Алые перья стрел

Трехлитровая посудина расселась без звона и выпустила содержимое в песок.

Феодосия тихонько ойкнула. Осторожно поставила другую бутыль и для чего-то принялась изучать горлышко разбитой посудины.

Вовка ударил по второй четверти. Звон был, но не сильный. Феодосия села. В молоко. Потом, тихонько подвывая, принялась снимать с плеч мешок с двумя уцелевшими бутылями. Мимо шли люди, снисходительно сочувствовали, а кто-то обозвал Феодосию раззявой.

Вовка выжидал. Феодосия вдруг встала на четвереньки и завопила в полный голос:

— Люди добрые, грабют!..

За собственным воплем она не слышала, как лопнули в мешке последние две четверти. Вовка расстрелял их молниеносно.

Еще через полминуты Вовка проскочил в щель забора, отделяющего сквер от стадиона, и сразу стал подавать советы каким-то футболистам.

Митька выслушал эту историю с интересом, но без одобрения. Потом выслушали остальные. Валька грустным голосом сказала:

— Дурак… Надрать бы уши, тогда бы узнал.

Всего ожидал Вовка: могли восхищаться им как героем, могли устроить нахлобучку за то, что действовал без разрешения. Но такого пренебрежительного осуждения он не ждал.

— А ты… А ты… — поднялся он на Валентину.

Но Митька дернул его за штаны.

— Сиди, не дрыгайся.

Они были в штабе. Внизу уже прочно обосновалась Жадина корова, но сеновал еще пустовал и мальчишек пока не трогали. Но все знали: недолго им тут жить.

Может быть, эта неуверенность, может быть, усталость (набегались днем), а может быть, какое-то предчувствие делали ребят грустными и серьезными. Потому и не дождался Вовка ни восторгов, ни скандала, ни крепкого нагоняя от ребят. Не та была обстановка. Они сидели в полумраке «шатра» и даже лиц почти не видели, только касались друг друга голыми локтями.

— Вот выгоним из звена, будешь знать, — сказал Виталька. — Ты у нас и так незаконно. Да еще неприятности из-за тебя.

Вовка вздохнул. Он знал, что не выгонят. Да и говорил Виталька не сердито, а так, будто между прочим. Но все же Вовка огрызнулся:

— А сами… Тоже рисовали его по-всякому на заборах и стреляли.

— Дурак ты, Вова, — сказал Митька. — На голове густо, а внутри… Одно дело рисовать… Когда рисовали, мы это показывали, какой он буржуй и кулак. Рисовать и в заборы стрелять никто не запретит. А сейчас вышло, что мы сами бандиты. А он, выходит, прав. Заявления пишет. Думаешь, не обидно?

— А почему в НКВД? — подал голос Цыпа. — Ну, царапал бы свои каракули для милиции. А то получается, будто мы шпионы или вредители. Враги народа.

— А Жала думает, что он как раз и есть народ, — сказала Валентина. — А мы его враги. Так и получается.

— Он — народ?! — подскочил Цыпа. — Помру от смеха! Народ — это кто на заводах работает и в колхозах кто трудится. И с фашистами дерется. В Испании.

Все деликатно помолчали, потому что знали недавнюю историю, как Цыпа собирался в Испанию.

— Ха! Вот бы Жаду послать драться с фашистами! — заговорил Вовка, стараясь загладить вину. — Вот драпал бы! А?

— Скорей всего, к ним бы сбежал, к фашистам, — сказал Цыпа.

— Не… — заспорил Вовка. — Не сбежал бы. Они бы его с нашими заставили воевать, а он ведь трус. Только собак вешать может.

И опять замолчали в сумраке. Сидели, привалившись друг к другу, и тихо дышали, как один человек. Только Павлика не было. Потом послышались шаги, и Виталька угадал:

— Павлик.

Белая рубашка Павлика замаячила в двери.

— Где был? — спросил Виталька.

— С папой приемник доделывали.

— Работает?

— Работает…

— Хорошо слыхать?

— Хорошо… — тихо сказал Павлик. — Только… лучше бы уж плохо было слышно. А то включили, и сразу — бах — новость: фашистские диверсанты взорвали республиканский линкор… «Хайме Первый»…

— Во гады! — сказал Цыпа.

— И под Бильбао положение ухудшилось…

— Врешь, — по привычке сказала Валентина, но больше никто ничего не сказал, потому что понимали: Павлик не врет.

Митька подвинулся на скамейке и тихо позвал Павлика:

— Садись.

Внизу, за забором, на Жадиной веранде весело заорал патефон:

Все хорошо, прекрасная маркиза!

Вовка Шадрин пошевелился и медленно сказал:

— Хлопну я из рогатки этот ящик с маркизой. С крыши его хорошо видать!

— Я тебе хлопну! — пригрозил Митька. — Молочный снайпер… Люди с фашистами воюют, а ему только бутылки да пластинки бить.

— Воюют… — сказал Вовка тихо и обиженно. — Я же не могу там воевать. Если бы пустили да винтовку дали…

Никто не засмеялся. Потому что каждый знал: если бы пустили и дали винтовку… Ну а что, в самом деле, разве не вышли бы из них снайперы?

— Пустят тебя… — заметил Серёга. — Они своих-то пацанов отсылают подальше от беды.

И сразу вспомнился им вокзал, люди, цветы, плакаты, деловитое буханье барабана, и голоса труб, и шестеро темноволосых мальчишек, растерянно вышедших из тамбура на дощатый перрон. Обыкновенные пацаны, худенькие, тонконогие, некоторых можно одной рукой на лопатки уложить. Только загар потемнее, чем у здешних, вот и все. Даже не верилось, что эти ребята строили баррикады, а может быть, и стреляли по врагам. Потом автобус увез испанских мальчишек в дом отдыха Рыбкоопа, а наши ребята пошли бродить по улицам.