– Вы не живете в городе, – медленно начал Марк, легонько постукивая острием шпажки по столешнице. – О вашей затяжной ссоре с отцом известно. Ни с того ни с сего вы зачем-то «на пару дней» приезжаете в дом, в котором не бывали много лет – и в один из этих дней вашего отца убивают. – Марк перевел взгляд за стекло, на котором теперь собирался и стекал тонкими ручейками конденсат: дождь, видимо, уже стоял вовсю. – Тем не менее тучи сгущаются не вокруг вас. А вокруг вашей мачехи. Она готова из кожи вон лезть, чтобы подчеркнуть свою добрую волю и готовность к сотрудничеству, тогда как вы…
– Угощаюсь хересом, да. – Старков насмешливо приподнял рюмку. – А еще цинично повышаю затраты безутешной вдовы на воду и электроэнергию. И – обратите внимание – я только что ответил на незаданный вами вопрос.
Марк задумался на секунду, потом кивнул:
– Наследство. Все переходит ей, да? У падшего сына, значит, просто нет мотива.
– Ответ засчитан. – Арнис полюбовался на свет остатками жидкости цвета листопада у себя в рюмке. – Притом что тебе я могу не давать никаких ответов вовсе, ты в курсе, да?
«Но даешь», – мысленно парирует Марк, и собеседник слышит и возражений не находит. Марк знает, почему Арнис отвечает на его вопросы – почему все отвечают. У Арниса вид человека, которому сам черт не брат, и этот вид может соответствовать истине, а может и нет, но ретриверов побаиваются все. Исключений не бывает. Даже Китин терпит его выходки. И президент всея Земли стал бы терпеть – из страха. Марк на их месте тоже боялся бы себя – человека, который в любой момент может узнать. А возможно, уже знает. Если такой тебя о чем-то спрашивает – волей-неволей ответишь, просто чтобы он отвязался, чтобы не полез глубже, не стал выяснять сам.
Ретриверов всегда было мало, и информации о них тоже всегда было мало. К их существованию в общем и целом привыкли, как ко многим другим абсурдным и невозможным вещам, к которым привыкнуть нельзя никак – вроде неизбежности собственной смерти, паладинов или альтер-эво. Возможно, в каких-нибудь отдаленных краях детишек и стращали злобным вислоухим, который всегда узнает, что ты натворил, и бате расскажет… А возможно, и нет, Марк не интересовался.
Считалось, что ретривер может выяснить все – вообще все. Глупейшая неправда, но знакомые Марку вислоухие не трудились развенчивать этот миф: жить-то на что-то надо. Одновременно считалось, что ретривер – парень занятой и в данный момент наверняка занимается кем-то другим, а не тобой, так что все в порядке, можно грешить дальше.
Хотя после появления дела Старкова Марк начал задумываться – как же справляются сильные мира, те, из списка? Те, кто, как Язепс Старков, пусть и невидимые, навели на себя слишком яркие прожектора и уже не могут рассчитывать на то, что злой дядя ретривер смотрит в другую сторону.
– Ответ засчитан не полностью. – Марк отвернулся от окна и посмотрел на Арниса. – Наследство – мотив суицидальный. Ничто другое так не подставляет того, кто наследует. А для убийства могла быть и иная причина – в том числе и у тебя. Та, которая потребовала стрелять.
– Это да. – Арнис поковырял шпажкой в зубах. – Чтобы наложить лапу на достояние старика, добывать огнестрел было не обязательно. Но в это обстоятельство упрется и встрянет любая твоя догадка, уважаемый. При любом раскладе, при любом мотиве – на хрена было стрелять?
– А ты как думаешь?
Старков уставился на него со сдержанным раздражением. А ведь это Марк еще не приступал к юмору.
– Много ли ты в жизни сталкивался с насилием, господин Самро? – вкрадчивым тоном поинтересовался Арнис. – Можешь не отвечать. И так видно, что немного. И как же по-твоему, насилие есть зло? Боль – это зло? Ведь они не ведут к упрощению. Смерть – да, ведет; но то смерть, а не муки. Физические страдания – разве они вообще как-то учитываются в эволюционном процессе? Считаешь ли ты, что где-то там в стратосфере сидят небесные счетоводы, которые подбивают баланс боли: сколько бед выпало тебе на долю, сколько удовольствия тебе положено, дабы их компенсировать? С учетом того, что и ты, и я, и все остальное человечество в любой момент может сгинуть вместе с миром, то, радуемся мы или страдаем, теряет какое-либо значение. Если вообще когда-то его имело.
– Так по-твоему насилие – дело благое? – Марку не очень понравилось, какой оборот принял разговор.
– Благое? Нет. Неизбежное. Имманентное. Это не зло, которое требуется искоренить, не атавизм, который мы должны перерасти. Увы. Это свойство самой жизни, эпифеномен существования. А что естественно – то не… – Арнис ловко закинул в рот последний кубик сыра.
– Какая интересная точка зрения. – Марк спокойно сложил руки на столешнице. – А главное, оригинальная-то какая. И при чем здесь дело твоего отца?
Темные глаза Арниса холодно блеснули.