Алтарь Отечества. Альманах. Том 3

Мама девочки Елизавета Устиновна ЮХНЕВИЧ происходила из многодетной семьи сибирских крестьян. По приезде в Ленинград окончила курсы и работала оператором на железнодорожной станции. А затем освоила бухгалтерское дело. Отец Иван Борисович ЮХНЕВИЧ – коренной ленинградец из интеллигентной семьи, работал инженером – строителем. Счастливый папаша был так рад рождению дочери, ангелочка небесной красоты с карими глазками и чёрными вьющимися волосиками, что сделал любимой супруге очень дорогой подарок – беличью шубку, шапочку и муфту. Эту шубку Елизавета Устиновна не продала даже в тяжёлые годы блокады, увезла с собой в Сибирь и носила ещё долго после войны. Кто же знал, что счастливое детство и безоблачное небо будут такими недолгими?

Война застала Людочку и её братика на загородном хуторе у деда Бориса, куда на всё лето съезжалась многочисленная родня. Всей семьёй вместе с бабушкой они заторопились в город, чтобы лихолетье встретить в родном доме.

Восьмого сентября 1941 года блокадное кольцо сомкнулось окончательно, и связь осаждённого города с внешним миром прекратилась. Брат матери Иван работал в вагонном депо и помогал, как мог. Он сделал печурку – буржуйку, возле которой проходила вся блокадная жизнь. Елизавета Устиновна стала работать кипятильщицей, чтобы получать по рабочей карточке 250 гр. хлеба. Больше не давали ничего. Измученная голодом женщина вставала затемно и на саночках везла с Невы две кадушки воды, кипятила её в титанах и разливала жильцам дома по два литра в сутки. Дрова заготовляла, как могла: ломала сараи, деревянные заборы, мебель.

Зачастую она поднималась в квартиры, в которых жильцы не в состоянии были двигаться, и разносила горячую воду. Дневная иждивенческая пайка хлеба зимой 1941 года для детей и бабушки составляла 125 граммов хлеба. Но даже эти мизерные кусочки хлеба мать не позволяла съедать сразу, она делила их на три части и давала утром, днём и вечером. Несмотря на все тяготы жизни, в доме всегда царила чистота и установленный порядок.

Сберегая силёнки, дети мало двигались, а больше лежали, заботливо укрытые матерью.

– И всё равно было нестерпимо холодно из-за отсутствия тепла и от голода. И только обжигающий глоток воды на некоторое время возвращал к жизни, – вспоминает Людмила Ивановна.

В январскую стужу девочка встретила своё четырёхлетие. На праздничном столе – всё те же кусочки хлеба и кружки с кипятком. Пение и танцы, издавна принятые в семье, отменялись по случаю отсутствия сил.

– Настоящий праздник состоялся тогда, – говорит Людмила Ивановна, – когда отец привёз с линии фронта кусок мороженой конины. Бабушка накрутила котлет и пожарила их на воде. Мясной аромат щекотал ноздри оставшихся в живых немногочисленных жильцов дома. К квартире подползали способные передвигаться люди, не видевшие мяса несколько месяцев. Бабушка каждого угостила котлеткой.

В первый год блокады семья ещё отмечала новогодний праздник. На ёлочной ветке висели довоенные орехи, обёрнутые золотистыми фантиками, и засушенные конфеты. Вскоре от этой «роскоши» ничего не о сталось. Отец, работавший на строительстве госпиталей, больниц и оборонительных сооружений, отдавал свой хлеб семье и таял на глазах. Весной 1942 года он слёг и умер от истощения в новой больнице, которую сам проектировал. Ушёл на фронт и дядя Иван. Помогать стало некому. Сколько продлится блокада, никто не знал. Мать металась в поисках дополнительной работы и пайки хлеба. Но скудного питания не хватало, и голод брал своё. Понимая, что выжить в экстремальных условиях осады города семья не сможет, Елизавета Устиновна в августе сорок второго получила разрешение на эвакуацию из блокадного кольца на родину, в Сибирь. Путь предстоял нелёгкий – сначала под обстрелом вражеских самолётов на катере «Дорогой жизни» по Ладожскому озеру. Под прикрытием авиации несколько катеров и буксиров сумели успешно добраться до берега, но не всем посчастливилось остаться в живых: некоторые суда в этот день были потоплены фашистами. Людмила Ивановна по этому поводу напишет:

Смутно, но помню блокадные дни.
Город за шторами прятал огни.
Тень дирижабля плыла над Невой.
Пламя пожарищ стояло стеной.

Голос сирены протяжно звучал.
Бомбоубежища тёмный подвал.
Голод и крохотный хлеба кусок.
Да кипятка, обжигавший глоток.

Пламя коптилки, буржуйки тепло…
Смерть миновала, нас чудо спасло.
Был через Ладогу страшный бросок.
Волны трепали наш катерок.

Небо гудело – шёл яростный бой.
Лётчики нас прикрывали собой.
Ужас бомбёжки, брата нытьё,
Бабушки руки, молитвы её…