«Уважаемый Вячеслав Акимович!
Надя шлет Вам подробный отчет о наших наблюдениях. Первая проба прошла удачно. Четкость и контрастность хорошие. У меня к вам личная просьба: очень беспокоюсь за судьбу радиста экспедиции Багрецова Вадима Сергеевича. Это мой друг, и с ним обязательно что-нибудь случается. Двенадцатого числа, перед самым взрывом, телеобъектив показывал подножие скалы. Там стояли ящики. Когда их убрали, я увидел радиостанцию Багрецова. Мы ее начинали делать вместе, и я ее сразу узнал. Потом я ничего не понял: какой-то человек в белой гимнастерке потрогал антенну, подвинул батареи и ушел. Вскоре за радиостанцией прыгнула парашютистка. Зачем это было нужно? Разве не мог взять ее тот человек, который руководил погрузкой ящиков? Он же знал, что возле скалы оставалась радиостанция. Все это меня очень беспокоит. Что случилось с Багрецовым? Почему он не пришел за своим аппаратом до взрыва? Не был ли он где-нибудь поблизости? Боюсь предполагать самое худшее. Прошу телеграфировать и извинить меня за эту настойчивую просьбу. Но дружба есть дружба, и от нее никуда не денешься.
Простите еще раз.
Т. Бабкин».
Передавая письмо Набатникову, Толь Толич притворно вздохнул. Он обладал редкой выдержкой и умением находить выход из самых опасных положений.
— Вот именно, — сказал он с грустной улыбкой. — Дружба есть дружба. Ради нее чего не сделаешь! Ну, да я их не виню. Заблуждение молодости… А работка, конечно, липовая.
— Что значит — липовая? О чем вы говорите?
— А то и говорю, что этой филькиной грамоте грош цена. Разве дружку можно верить? Сговорились они. Багрецов послал ему телеграмму: так, мол, и так, помоги выкрутиться. Человек здесь один мешает. Злой паренек, ишь какой фортель придумал!
Набатников растерялся. На что уж сильный характер, недюжинный исследовательский ум, знание людей — все это оказалось сейчас ненужным. Все потускнело, попятилось куда-то на задний план, изумленно и неловко уступая дорогу наглому бесстыдству. Никогда бы не пришло в голову Набатникову, что у молодых ребят, хороших или не очень хороших, вдруг бы появился нелепый, отвратительный сговор. Но чем чудовищнее, чем грязнее предположение, тем труднее его опровергнуть. Здесь уже вступает в силу гнев. Трудно сдержаться, когда грязно и подло, из-за угла оскорбляют твою совесть, твою веру в людей. Но гнев, как известно, плохой советчик.
Стиснув зубы, боясь проронить злое слово, Набатников сунул руку в карман, чтобы не выдать ярости лишним движением, и почти спокойно проговорил:
— Я могу показать письмо лаборантки Колокольчиковой. Как и первое, оно доставлено самолетом, с которым прибыла комиссия. Колокольчикова тоже видела вас на экране и недоумевает: почему вы оставили радиостанцию?
— Это ей почудилось. Да все они там заодно.
— Заговор против товарища Медоварова? Так я понимаю?
— Как вам будет угодно. Свидетели у телевизоров. Смешно.
Толь Толич храбрился. Ему было не до смеха, особенно после того, как Набатников предъявил ему еще несколько писем и телеграмм. Предполагаемая телевизионная передача заинтересовала не только специалистов из Академии наук, отраслевых институтов и телецентров. В радиоклубах нашлись любители, которые построили новые телевизоры, позволяющие принимать опытные передачи с летающего зеркала. Эти радиолюбители регулярно сообщали в Москву свои наблюдения. И вот после пробной передачи с места взрыва в телецентр прибыли очередные сводки. Большинство из них получено по телеграфу или авиапочтой.