Альма

Там его тоже было мало. В августе 1854 г. князю Меншикову, по его требованию, было доложено о наличии инструмента в Севастопольской инженерной команде: имелось 175 кирок (из них годных — 69), лопат железных — 75 (годных — 45), лопат деревянных — 535 (годных — 123), мешков — 1800 (годных — 1082), ломов — 30 (годных — 18). Кроме того, имелся штатный шанцевый инструмент, в том числе 108 топоров, 30 кирок, 203 лопаты, 6 ломов и 15 мотыг. 23 августа Меншиков потребовал увеличить количество инструмента, крайне необходимого для возведения укреплений и усиления обороны города. Из-за нехватки инструмента солдаты для переноски земли использовали собственные шинели.^{34}

^{Портрет князя А.С. Меншикова в мундире Гвардейского экипажа. Франц Крогер (1797–1857). Холст, масло. 1851 г.} 

Ситуацию подтверждает генерал Тотлебен, акцентируя неудовлетворительное состояние дел с обеспечением инженерных работ шанцевым инструментом.

«Инженерный запас в Севастополе был самый незначительный. Шанцевый инструмент состоял только при войсках и при 6-м саперном батальоне; в запасах Севастопольской инженерной команды как шанцевого, так и вообще рабочего инструмента находилось только на 200 человек. Когда для усиления работ встретилась надобность в инструменте, то его собирали в городе и окрестных селениях».^{35}

Причиной столь критической ситуации было то, что в России всегда было и остается причиной всех проблем: деньги кончились. Мы не знаем, украли их, пропили или потратили, но они кончились. Совсем.

По донесению главного строителя севастопольских укреплений генерал-лейтенанта Павловского на весь 1854 г. инженерный департамент отпустил на покупку и починку инструментов только 150 рублей. Столь незначительная сумма позволяла иметь запас инструмента не более чем на 200 человек рабочих.^{36}

Уж на что Тотлебен эмоционально по-немецки сдержан, но в данном случае он подчеркивает бедственность положения: «…при высадке неприятеля… материальные средства инженерного ведомства были совершенно ничтожны».^{37}

Даже после Альмы, когда начались массовые фортификационные работы в Севастополе, «…выявилась острая нехватка шанцевого инструмента, в частности, было очень мало железных лопат. Твердый каменистый грунт разбивали кирками, а потом сгребали деревянными лопатами…».^{38}

Но внимательный читатель задаст естественный вопрос: ведь мы же говорили о наличии шанцевого инструмента в армейских частях. Да, говорили, и он там был. Но вот сколько и в каком состоянии — это уже другой вопрос. Действительно, в ротах пехотных и егерских полков было некоторое количество шанцевого инструмента, переносившегося солдатами задних шеренг по очереди: 20 топоров, 10 лопат, 5 кирок и 5 мотыг. Но судя по документам, большая его часть так и не достигла Альминского поля, а была оставлена для доставки с обозами с целью облегчения и ускорения марша. Кроме того, состояние шанцевого инструмента в ротах, по воспоминаниям современников, было отвратительным и к использованию с нагрузками военного времени совершенно негодным. Хорошо подогнанные и выкрашенные для смотров кирки и лопаты после нескольких ударов по грунту или ломались, или гнулись, делая их дальнейшее использование невозможным. Бывший русский офицер Ходасевич, конечно, предатель, но давайте и ему слово дадим: «Весь полковой инструмент… содержится на складах, дабы предъявить, когда потребуется, но никак не для использования по назначению; ежегодно его подкрашивают, а в карманах полковника оседает определенная сумма на починку и обновление. Когда же дело доходит до использования, он уже бесполезен. В моей роте солдаты разбили весь инструмент после трех дней работ, вследствие чего мы были обязаны достать другой инструмент, получше».^{39}

На всякий случай предателю не поверим. Вдруг врет, мерзавец. Лучше послушаем капитана Углицкого егерского полка Енишерлова.

«Шанцевый инструмент, столь красивый на инспекторских смотрах, оказался тоже мало годным к употреблению: железо было так мягко, что в весьма короткое время острия в инструментах (не выключая кирки и мотыги) тупились и загибались; кроме того, топоры соскакивали с топорищ, дерево ломалось и так далее».^{40}

Ситуация с качеством шанцевого имущества так и не была решена до самого конца Крымской кампании. Генерал М. Богданович, говоря о минных работах в Севастополе, считает, что их эффективность «…затруднялась недостатком математического расчета и плохим качеством землекопного инструмента».