Алёнкины горизонты

Пока мы шли обратно, я глазела по сторонам. Не сарказма ради, но объективности для надо сказать, что город походил на деревню: бревенчатые дома, петухи, колодцы. При виде этих картинок память отзывалась отрывками детских сказок: «Была у зайца избушка лубяная…» или: «Кто-кто в теремочке живёт?» — и складывала их в знакомую с того же детства мозаику под названием Мой Прекрасный Древний Город. Во всяком случае, когда папа впихивал мне в голову любовь к родному краю, я именно так всё себе и представляла. Как сейчас помню: бредём мы по асфальтовым тропинкам, папа тихо зудит о сих далёких годах, я мечтаю о мороженном, а мама держит папу под руку, положив голову ему на плечё. Вот так втроём, всегда, все вместе…

Вместе, да… не зря, значит, папа зудел, пригодилось… Ладно.

Домик старика находился в верхней части города, возле городового вала. Остатки этого вала у нас до сих пор сохранились между консерваторией и Печёркой. В моём безоблачном детстве здесь располагался парк с пирожными и лимонадом, поэтому не надо уточнять, почему я знаю о существовании сей возвышенности. Домик окружал забор в стиле «тын», возле крылечка росла яблонька, а возле яблоньки сидел здоровенный пёс. На моё появление пёс никак не отреагировал, видимо, уже считал меня своей. Дорожку от калитки до крыльца устилали доски, местами прогнившие и просевшие. Слева от дорожки выстроились в ряд аккуратные грядочки, справа рылись в навозной куче две курицы.

Вот тут дед и жил. Вместе со своею старухою. Я бы даже сказала — ведьмою, ибо иных впечатлений при виде стоявшей на крыльце особи у меня не возникло. Едва мы ступили на двор, как эта тёмная личность наградила меня злобным взглядом и неприветливой улыбкой, и я самыми кончиками ресниц почувствовала, что любви между нами не случится.

В отличие от меня, дед, увидев старуху, просиял и повёл руками в мою сторону:

— Вот, Акулина Степановна, глянь-ко, поправилась гостья наша. Оклемалась. А ты ворчала: мочит, молчит. А вот и не молчит уже. И давай-ко на стол собирать, оголодали мы.

Акулина Степановна, ведьма в смысле, наградила меня новым взглядом, и я твёрдо пообещала себе, что если и буду кушать в этом доме, то только из одной тарелки со стариком.

— Подём в избу, милая, — позвал меня дед Василь.

Внутри домик оказался тёмным, тесным и неуютным, почти как у Сурикова. Два узеньких оконца едва позволяли дневному свету проникать внутрь. Вдоль по стенам стояли лавки, тут же стол, а почти посерёдке белёная мелом печь — единственное светлое пятно в доме. На полу лежали половички, довольно миленькие; в красном углу висела икона в обрамлении вышитого полотенца. Для полноты картины не хватало самовара и кошки на подоконнике.

Я вздохнула: decadent. Неужели наши предки так жили? Или я телепортировалась в неурочный час и попала не в самую благополучную семью?

Я снова вздохнула. Как же часто я стала вздыхать. Всегда была такая жизнерадостная, а ныне… Ох.

Дед Василь взял меня под локоть и провёл к столу.

— Тут вот садись, милая, на лавку, — и тоже вздохнул. Дразниться что ли? — Как же нам звать тя?

Я села, привалилась спиной к стене, постучала пальцами по столу. Да, мебель, конечно, не Джузеппе Маджолини. Грубо всё, угловато, никакого изящества. Впрочем, каков интерьер, такова и мебель. Нет, долго я здесь не проживу — не выживу, и если господь Бог и Судьба определили мне этот пансион в наказание, то, видимо, сильно я им насолила.

— Чего ты сейчас спрашивал? — повернулась я к старику.

— Звать тя как, говорю?

— А, звать-то… Алёнушка. Как в сказке.

— Где?

— Неважно. Кушать когда будем?

— А сейчас и будем, — ответил старик, и окликнул старуху. — Давай-ко, Степановна, что там есть к столу.

Степановна вынула из печи чугунок и поставила на стол. Я заглянула внутрь, принюхалась; что-то круглое и варёное — картошка? Да нет, какая картошка, её даже в Европу ещё не завезли. А чего тогда? Старик подхватил один кругляш ложкой, поднёс ко рту. Подул, остужая, кивнул мне:

— Угощайся.

— А чё это?

— Репа.

Я брезгливо поморщилась. Честно говоря, я никогда не испытывала доверия к этому продукту. Видела, как его едят в сыром виде, но чтоб варёный, ложками. Н-е-е-е-т, я так не хочу.

— А ты с мёдом попробуй, — посоветовал старик. — Мёд у нас хороший, с Кержацкой стороны, с болотных трав. Ты такого, верно, не пробовала.

Степановна тем временем поставила на стол плошку с мёдом и каравай хлеба. Хлеб выглядел перепечёным, а мёд… Ну, мёда можно было попробовать… С потолка слетела муха и села на край плошки. Нет, что-то аппетит закончился.

— Спасибо за угощение, — поблагодарила я хозяев, — но, кажется, я уже наелась.

— Пущай тоды воды принесёт, — тут же проскрипела старуха, и выставила мне под ноги два деревянных ведра. — Да только к Почайне иди, к Коромысловой башне. На Смирновку не ходи, там вода тухлая.

— Какая ж она тухлая? — отозвался дед. — Полгорода оттоль воду берут.

— И пущай берут. Мне-то шо? Пущай хоть сдохнут все.

— Постеснялась бы говорить так, Степановна. До Смирновки два шага, а…