Алгоритм успеха

— И вот, знаешь, все мы так: толчемся на пятачке своего знания и своих проблем, тесним друг друга, даже злобствуем, каждую малость принимаем близко к сердцу, а обойтись друг без друга не можем, бросить — тем более…Так что, дорогой Стась, это только со стороны наука кажется храмом, в коем все чинно и благолепно, а копни поглубже, обнаружишь такое кипение страстей, что ой-ой!.. Вот, скажем, эти мои соображения о «божественном» в физике — можно ведь спокойно отставить: разберутся-де и без меня, жизнь принудит. И сейчас уже многие думают, спорят. Но как это, простите, без меня?! Я, знаешь, даже к академику Тураеву намеревался с этим идти. Он мужчина был масштабный, крупных противоречий в знаниях не пугался… Если бы поддержал — бросил бы я и диссертацию, и милейшего Парфентия со всеми его званиями и аксельбантами, ушел бы к нему в институт. Как вдруг — бац! — «с прискорбием сообщают…» Нет Тураева.

— Ты его хорошо знал? — оживился Коломиец.

— По работам — да. Лично — почти нет, лекции его слушал да некоторые доклады. Вопросы задавал.

— И что, по-твоему, он собой представлял — как человек и как ученый?

— Как тебе сказать… Он, конечно, тоже был из богопоклонников, верящих в разумное и простое для описания устройство мира. У старшего поколения физиков это, видимо, в крови. Но — я же говорю, он был человек с размахом, искал общее. Грубо говоря, его физический бог не мельтешил, не разменивался на частные закончики — тяготения, электромагнитной индукции, термодинамики — а установил какой-то один, крупный, всеобъемлющий, который мы и не знаем. Его он и искал, во всяком случае, его последняя идея о геометризации времени к тому и вела… Слушай! — спохватился Борис, остро взглянул на Стасика. — А почему это тебя вдруг заинтересовало? Постой-постой, может, ты объяснишь эту чертовщину: вчера некролог о Тураеве, сегодня «с прискорбием извещают» о Загурском… Хороший, кстати, был человек, студенты особенно будут горевать; у него был лозунг: «Загурский на стипендию не влияет». Так в чем дело?

— Завтра еще один некролог будет, — меланхолично заметил Коломиец, — о Степане Степановиче Хвоще, ученом секретаре института.

— Фью-у! — присвистнул Чекан. — Руководство Института теорпроблем — все подряд! То-то всякие сплетни гуляют; что покушение, диверсия, что прокуратура ничего найти не может… А секретарь нашей кафедры Галина Сергеевна, напротив, уверяет, что всех уже арестовали.

— Какое покушение, кого арестовали! — досадливо скривился Стась.

— Погодь, а почему ты в курсе? Тебе что, поручили расследовать?

— Угу… — Коломиец решил не уточнять, как вышло, что ему «поручили».

— Иди ты!.. — умилился Борис. — Ну, молоток, поздравляю, такое дело доверили! Далеко пойдешь.

— Может быть, даже слишком далеко, — вздохнул Стасик. — Как говорится, на легком катере к такой-то матери.

— Ото, а что это ты так? То-то я заметил, что походка у тебя не наша.

Мимо проходила официантка. Коломиец тронул ее за рукав: «Еще бутылочку, пожалуйста» — и за второй бутылкой, как на духу, рассказал все приятелю.

— Ну, дела-а… — протянул Чекан. — Такого еще не бывало. Верно я тебе говорил про подспудное кипение страстей в науке — за внешним-то бесстрастием. Не совсем он психически устойчив, научный мир. Узкая специализация! Вообще любая ограниченная цель — будь то даже научное творчество, поиск истины деформирует психику. Но не до такой, простите меня, все же степени! Бзик — это понятно, это бывает. Но чтобы наповал… Стась, может, здесь что-то не так, а?

— Что не так?

— Не знаю… Слушай! — У Чекана зеленовато блеснули глаза. — Дай-ка мне эти тураевские бумаги, а?

— Что?! Иди-иди… — Коломиец даже переложил портфель с соседнего стула себе на колени. — Не хватало еще, чтобы ты на этом деле гробанулся. Что я твоим родителям скажу!

Но Борис уже воодушевился и теперь всю свою эмоциональную мощь, которую перед этим расходовал вхолостую, на абстрактную — без фамилий и юридических фактов — критику положения в своей науке, он направил на ясную и близкую цель: заполучить заметки. В паре Борька — Стаська в школьные времена он был заводилой, товарищ ему во всем уступал, и сейчас он тоже рассчитывал на успех.

— Да бро-ось ты, в самом деле, внушили вы там себе бог знает что! — начал он. — Ну посуди трезво, если способен: вот я сижу перед тобой — молодой, красивый, красномордый… и оттого, что прочту какие-то бумажки, вдруг околею?! Анекдот!

— Те были не менее красивы, чем ты. А Хвощ так даже и красномордый.

— Ну хорошо, — зашел Борис с другого конца. — Ты-то сам прочитал эти бумаги.

— Конечно, и не раз.

— Ну и жив-здоров? Температура, давление, пульс — все в порядке?

— Э, так ведь я другое дело. Я не физик.

— Нет, дубы вы все-таки там, в прокуратуре, извини, конечно, — сил нет! Что твой шеф, что ты. Для вас все физики на одну колодку — вот и поделили мир на две неравные части: одни, физики, прочтя заметки Тураева, все понимают и умирают, а другие, нефизики, ничего не понимают и остаются живы. Боже, как примитивно! Ведь в физике столько разделов, направлений…