Надю наказала жизнь. Встреча с Брюсовым была и счастьем, и бедой. В 1911 году он посвятил молодой поэтессе строки:
Мой факел, старый, просмоленный,
Окрепший с ветрами в борьбе,
Когда-то молнией зажженный,
Любовно подаю тебе...
Он искушал неискушенную, он "творил обряд":
Пей, без боязни, все отравы,
Будь гордой в грусти и веселей!
За склоном жизни, как теперь,
В мечту, в любовь и в счастье - верь!
Она поверила, глупая. Только вот закат в ее жизни не был предусмотрен.
Они познакомились в 1911 году, после того как Надя отправила мэтру свои стихи на отзыв. Поэтическим дебютом, стало стихотворение "Я оденусь невестой - в атласное белое платье...". Стихи Брюсову понравились, но особенно его привлекла сама поэтесса, ее юность, а ему уже 40...
Но когда я хотела одна уйти домой,
Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды,
Что правый висок у вас почти седой
И мне от раскаянья стало холодно...
извиняется Надя. А он записывает: "Начало романа с Надей". Они вместе. Июнь 1913 года проводят на озере Сайме в Финляндии. Ей он посвящает книгу "Стихи Нелли".
Для Нади это годы любви и творчества. Она печатается в журналах "Женское дело", "Русская мысль", альманахе "Жатва". В начале лета 1913 года в издательстве "Альциона" вышла ее единственная книга "Старая сказка. Стихи 1911-1912 гг." Наде 22 года, неудивительно, что основная тема - любовь. Критики доброжелательны, они отмечают, естественно, влияние Брюсова, но при этом пишут, что "поэтесса создала женскую книгу в лучшем значении этого слова. Лиризм ее непроизволен: в нем находит себе разрешение ряд напряженных и сложных чувств". А Шершеневич считает, что Львова "укрепила свой стих и почти создала свою манеру". Почему "почти"? Не успела.
Роман с Брюсовым, который был содержанием ее жизни, закончился. Прошло то время, когда поэт просил:
Так где же твои губы медлительные?
Дай сжать твои плечики детские!
Теперь ему любовь в тягость, для него она осталась сном: "это сон, моя милая...". Любовь ушла, его манит другая весна:
Что же мне делать, когда не пресыщен
Я - вечно юной весной!..
Надежда не ожидала подобного от любимого. Отчаяние, депрессия. Вот как вспоминают этот роковой день 28 ноября 1913 года ее близкие. Она позвонила по телефону Брюсову и попросила его приехать. Он сказался занятым. Тогда она позвонила Шершеневичу: "Очень тоскливо, пойдем в кинематограф". У Шершеневича были гости. Позвонила Ходасевичу - не застала дома. Поздним вечером она застрелилась.
Брюсов расстроен: вдруг эта история попадет в газеты. Через жену просит Ходасевича похлопотать об этом. Ходасевич хлопочет, но не ради Брюсова, ради Надежды, чтобы репортеры не копались в ее жизни.
Надю хоронили на старом Миусском кладбище в Москве. День стоял морозный, метельный. Народу собралось много: сострадающие, любопытные. Приехали родители. Стояли у могилы, держась за руку. "Старые, маленькие, коренастые, он - в поношенной шинели с зелеными кантами, она - в старенькой шубе и в приплюснутой шляпке. Никто с ними не был знаком,- вспоминает Ходасевич.- Когда могилу засыпали, они как были под руку, стали обходить собравшихся. ... Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, все видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю".
Общественное мнение осудило Брюсова. А поэт на другой день после похорон Нади уехал в Петербург. "Бежал",- уточняет Ходасевич.
Не будем судить никого. Нет у нас на это права. Даже сделаем попытку оправдать Брюсова. Впрочем, нуждается ли он в этом?
Да, конечно, предательство любимого поразило Надю. Для нее любовь жизнь, для него - миг. Неокрепшая душа не выдержала испытания. Не случайно на ее могиле вырезана строка из Данте: "Любовь, которая ведет нас к смерти". Ей было только 22!
Но существует и другая причина, которая, возможно, привела ее к этой страшной депрессии: ее стихи. Послушаем Илью Эренбурга.
"Человеку очень трудно дается резкий переход от одного мира к другому. Надя любила Блока, но жила она книгами Чернышевского, Ленина, Плеханова, явками, "провалами", суровым климатом революционного подполья. Она вдруг оказалась перенесенной в зыбкий климат сонетов, секстин, ассонасов и аллитераций. Дважды в предсмертных стихах она повторяла:
Поверьте, я - только поэтка.
Ах, разве я женщина? я только поэтка...
Может быть, погибла не женщина, столкнувшаяся со сложностями любви, а "только поэтка"?"
Иначе говоря, Надя не выдержала испытание невесомости "бесплотного мира образов, слов, звуков".
Друзья поэтессы выпустили в 1914 году второе, посмертное, издание ее книги "Старая сказка". И трагическая смерть по-другому высветила ее творчество: "Ее страдание ищет выхода в мечте, не романтической... но остро-лирической, преображающей для нее все мгновения ее жизни".
17. Русская Сафо
(Софья Парнок)
Молодость моего поколения пришлась на то ханжески-пуританское время, о котором одна из современниц справедливо сказала: "В СССР нет секса". Как ее только не высмеивали, а зря. Ведь секс предполагает свободу, фантазию. О какой фантазии тогда могла идти речь... Я бы сказала, то было скорее утоление жажды, быстрое, неумелое.