Алгебраист

Он чуть ли не с облегчением понял, что и Джааль, вероятно, будет потеряна для него. Он словно висел над какой-то бездонной пропастью и вот-вот должен был сорваться, он был обречен упасть, и самая сильная боль происходила оттого, что он все еще висит, что его пальцы цепляются, ломаются ногти. Прекрати держаться, и уж хотя бы само падение будет безболезненным.

Он не собирался кончать с собой. Он получал какое-то мрачное удовольствие от осознания, что может это сделать, но не сделает. Рассуждая чисто практически, он был почти стопроцентно уверен, что Хазеренс последовала за ним, используя военные возможности своего э-костюма, чтобы спрятаться от радаров его газолета. Она попытается остановить его. У нее были некоторые шансы на успех, и тогда все это будет выглядеть недостойно для него. Пожелай он в самом деле покончить с собой, нашлись бы и более легкие способы. Углубиться в зону военных действий, развить полную скорость, направить свой аппарат на дредноут — вот и все.

Нет, это слишком просто. Эгоистично. Это положило бы конец жуткому, терзающему его чувству вины, подвело бы черту под случившимся, а он считал, что не заслуживает такого легкого избавления. Ты чувствуешь себя виноватым? Так чувствуй же. Он не хотел ничего плохого (совсем наоборот), всего лишь ошибался. Чувствовать себя виноватым было глупо. Это чувство было понятно, но глупо и не имело никакого отношения к делу. Они были мертвы, а он — жив. Возможно, его действия и привели их прямо к гибели, но он-то их не убивал.

Что же оставалось? Может быть, месть. Хотя кого тут винить? Если это дело рук запредельцев, то его старое предательство (или самопожертвование из принципа — как посмотреть) становилось глупостью. Он по-прежнему презирал Меркаторию, ненавидел всю эту злобную, идиотскую, бессмысленно чванливую, ненавидящую разум систему, у него никогда не было ни малейших иллюзий относительно якобы бескорыстной доброты запредельцев или любой другой большой группы, и он не считал, что борьба против Меркатории будет легкой, безболезненной и бескровной. Он всегда знал, что его собственная смерть будет мучительной и длительной — он был исполнен решимости сделать все от него зависящее, чтобы этого не случилось, но иногда обстоятельства складываются так, что ты бессилен. Еще он понимал, что невинные умирают так же грязно и в таких же количествах в справедливых войнах, как и в несправедливых, и знал, что войн следует избегать едва ли не любой ценой, потому что они умножают ошибки, увеличивают просчеты, но все же надеялся, что его участие придаст некоторое изящество борьбе против Меркатории, определенное величие, налет героизма.

Но вместо этого неразбериха, сумятица, глупость, безумное расточительство, бессмысленная боль, несчастье, массовая гибель — все, что обычно сопутствует войне, обрушилось на него, как обрушилось бы на любого другого без всякой высокоморальной логики, без всякой справедливости, даже без всякого намека на возмездие: попросту жуткое, весьма прозаическое действие законов физики, химии, биохимии, космической механики и общей природы разумных существ, живущих и соперничающих между собой.

Может быть, причина прежде всего в нем? И речь не о его совете Словиусу убраться из Осеннего дома, а о его экспедиции, его знаменитой экспедиции, его встрече с Валсеиром и обмене информацией — вот что могло вызвать все это. Что, если это он виноват в случившемся? Он принял все за чистую монету — вот в чем дело.

Он попытался было рассмеяться, но дыхательная смесь, заполнявшая горло, рот и легкие, не позволила бы сделать это — по крайней мере, сделать это как полагается.

— Ну что ж, — попытался он сказать газовым небесам Наскерона (получилось лишь неразборчивое бормотание), — покажите мне, что все это симуляция, докажите, что Цессория права. Поставьте точку. Партия окончена. Выводите меня из игры.

Но ничего так и не вышло, кроме неразборчивого бормотания, какого-то бульканья в горле; он полустоял-полулежал в своем гробу, своем алькове, внутри маленького газолета, парящего в атмосфере газового гиганта там, где человек мог открыться стихиям и не умереть слишком быстро, если у него было чем дышать.

Месть тоже не лучший вариант, через слезы подумал он. Месть в природе человека, в природе креата, так поступило бы чуть ли не любое живое существо, способное злиться и обижаться, но месть ничуть не лучше самоубийства. Своекорыстная, эгоистичная, эгоцентричная. Да, окажись он лицом к лицу с тем, кто приказал шарахнуть ядерным зарядом по жилому комплексу, полному невооруженных, ничего не подозревающих гражданских, у него возникло бы искушение прикончить этого типа, но это не оживило бы мертвых.