Альгабал (сборник)

В моральной добродетели Антонина Гелиогабала «упрекнуть» трудно. Обратные тому качества можно назвать наследственными: от отца он получил импульсивную раздражительность и безудержную жестокость, от матери – беззастенчивый гедонизм. Красочно описывающие быт Гелиогабала историки почти единогласно называют итог его правления катастрофическим, но и выделяют уникальную особенность «реформ» безумного императора. Гелиогабал Антонин довел до логического и эстетического завершения начинания Калигулы, как их описывает Гай Светоний Транквилл в сочинении «Жизнь двенадцати цезарей»{ Издание на рус. яз.: Светоний. Жизнь двенадцати цезарей / Пер. с лат. М.Л. Гаспарова. М.: Наука, 1993.}. Он объединил разнородные этнические культы и поставил всех граждан империи на службу собранным в Риме богам.

Против монотеизма Гелиогабала свидетельствуют писания Геродиана, утверждавшего, что последний Антонин заимствовал учения и обрядовые методы выборочно, а назначенного «новым верховным богом» сирийского Юпитера «сосватал» финикийской богине Тиннит (Танит). Получающему известность христианству император предпочел митраизм, именно такой, каким его представили христианские апологеты. Оргиазм, итифаллическую атрибуцию, ритуальную кастрацию и музыкальную составляющую культа Гелиогабал заимствовал у сирийской ипостаси Аттиса, почитание которого известно в большей степени по исследованиям культурологов XX века{ См., напр.: Фрезер Джеймс. Золотая ветвь: Исследование магии и религии / Пер. с англ. М.К. Рыклина. М.: ТЕРРА – Книжный клуб, 2001. С. 461–471.}, собравших разрозненные свидетельства античных писателей. От бывших финикийцев и эллинов Гелиогабал перенял и схожую мифологему воскрешающего бога, Адониса, которого орфики отождествляли с «первым Дионисом» Загреем.

Отчасти можно согласиться с Антоненом Арто, называющим Гелиогабала революционером{ Арто Антонен. Гелиогабал, или Коронованный анархист / Пер. с фр. и коммент. Н. Притузовой. М.: Митин Журнал; Тверь: KOLONNA Publications, 2006. С. 90–92.}. С тем уточнением, что термин «revolutio» здесь приобретает исключительно астрологическое, алхимическое значение. Это возвращение, возврат, косвенно относящийся к радикальным социально-политическим изменениям и совсем не связанный с социальным бунтом, к которому нередко сводят и мифическую историю, и биографию Гелиогабала, венценосного анархиста (по выражению Арто, «не безумца, но повстанца»). И, как ни странно, Антонин Гелиогабал, далекий от «императорского ремесла», действительно заботился о римском государстве: он стремился придать ему сакральный статус, подорванный юридическими ригористами-республиканцами и большинством предшественников, облеченных верховной властью. Едва ли он действовал отталкиваясь от рефлексии исторического начала, исходя из ответственности. Скорее все эти меры были элементами его благословляющего танца.

Мы не располагаем достоверными сведениями об образовании императора, однако предполагаем, что ему была известна литература от некоторых трактатов Марка Туллия Цицерона до избранных глав «Моралий» Плутарха, где писатели замечают, что римская государственность, и в самом Вечном городе, и в его эллинизированных сателлитах, порождает сплошь бескомпромиссных завоевателей, изворотливых юристов, деловитых торговцев да переписчиков, занятых исключительно составлением инвентарных перечней. Скептически настроенный Цицерон не усматривает особой связи религии и эстетики, иными словами, священного и мирского. Сам избранный авгуром{ Авгуры (Аugures) – жреческая коллегия, исполнявшая официальные государственные гадания (главным образом ауспиции) для предсказания исхода тех или иных инициатив власти, прежде всего сената. Понятие augurium обозначало первоначально сам мантический акт (ритуал гадания). В так называемых Libri Augurales были изложены гадательные техники, а также протоколировалась вся деятельность авгуров (ius augurium).}, Цицерон получил исчерпывающее представление о том, каким стало римское жречество, – жрецы превратились в чиновников , занятых политикой больше, чем священнодействиями. Плутарх повествует приблизительно о том же и, нисколько не иронизируя, описывает, как вместе с прагматиками-латинянами на эллинистический Восток пришел – «дух унификации», апогеем которого стала смерть бога Пана{ Плутарх описывает, как однажды, в царствование императора Тиберия, из Пелопоннеса к некому италийскому порту шел корабль с грузом и людьми. Когда он проходил мимо острова Паксос, с берега кто-то окликнул египтянина Фармуза (Таммуза), кормчего корабля. Тот отозвался, и неизвестный голос велел ему, чтобы он, когда корабль будет проходить остров Палодес, возвестил там, что «умер великий Пан». Кормчий так и сделал, и со стороны Палодеса до него тут же донеслись плач и стенания. (Плутарх. Об упадке оракулов, гл. 17 // Фрагменты ранних греческих философов / Пер. А.В. Лебедева. Ч. 1. М., 1989. С. 150.)} – в античных пантеонах не было бога, «столь же страстно и непримиримо враждебного человеческому порядку»{ Головин Е.В. Мифомания. СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2010. С. 16.}.

Антонин Гелиогабал был последним римским императором, который серьезно относился к стихосложению (к сожалению, результаты его экзерсисов не сохранились до наших дней), равно как и к музицированию и хореографии. Его интерес к искусствам как таковым не ограничивался «покровительством», которым прославился Гай Цильний Меценат; Гелиогабал стремительно превращал свою жизнь в акт искусства – иначе говоря, в трагический спектакль. Полученные от богов (через предсказателей, причастных не одной только сирийской религии) сведения подтолкнули Гелиогабала к разрушительным и, не в последнюю очередь, саморазрушительным актам и жестам. То были жесты отчаяния, сопровождающие беспрестанный ритуал самопожертвования, с надеждой на возрождение после ослепительно прекрасной смерти, – как и предписывает западно-семитская эсхатология.

В оргиастическом исступлении Гелиогабала проявились его сотериологические амбиции. Изображая сиро-египетскую ипостась Адониса, воскрешающего бога, Гелиогабал возрождал в первичных формах и с первичным смыслом обряды эвокации (вызывания богов), утратившие к началу III столетия как свое сакральное значение, так и пресловутую целесообразность для самих римлян. Впрочем, империя не смогла преодолеть видимый только Великому Понтифику (Pontifex Maximus – букв. «Великий Мостостроитель») жертвенный кризис { Феномену жертвенного кризиса посвящены исследования антрополога, философа и культуролога Рене Жирара. Издание на рус. яз.: Жирар Рене. Козел отпущения / Пер. с фр. Г.М. Дашевского. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2010.}, истинное начало несчастья для всех сословий. Гелиогабал, как пишут историки, жалобными криками, ритуальными танцами и воем изображал богиню Саламбо{ Саламбо – возлюбленная Адониса (Таммуза), отождествляемая эллинами с Афродитой. Культ этой финикийско-пунической богини напоминает культ Кибелы. Возможно, Саламбо идентична богине Тиннит (одно из верховных божеств карфагенского пантеона). Почитаемая в паре с Баал-Хаммоном, она – богиня лунного (ночного) неба, плодородия, подательница животворной росы, покровительница деторождения и богиня-охотница. Удовлетворительной этимологии имени Саламбо до сих пор не существует. Дион Кассий (Historia Romana, LXXIX, 11) сообщает, что детские жертвоприношения, традиционные для этого карфагенского культа, при Гелиогабале были возобновлены.}, тем самым подавая себе знамение гибели. В определенный момент, вероятно, и ему, увлеченному до беспамятства священнодействием жеста, стало понятно: все было напрасным, все останется неоцененным, незамеченным, будет проклято наряду с именами врагов Отечества.

Бескомпромиссный и цельный Антонин Гелиогабал руководствовался теми же эсхатологическими представлениями в политике, что и в частной жизни. Будучи сам провинциальным патрицием, он убеждался в том, что всяческая светская инициативность уже бесполезна в отношении столичных и региональных чиновников. Никакая стоическая философия, доверительно пересказанная в двенадцати книгах Марком Аврелием Антонином, не внушит искушенным римлянам этически выдержанную деонтологию; на любого ригориста от юстиции найдутся десятки «сулланцев», умудряющихся найти в самом филантропически-справедливом законе собственные мелкие и преступные выгоды. Антонену Арто не было нужды излишне поэтизировать выступления Гелиогабала в сенате, где он на первом же полуофициальном собрании грубо спрашивает у старейшин государства, аристократов, бывших сенаторов и законодателей всех уровней, познали ли они в юности педерастию, практиковали ли они содомию, вампиризм, ведьмовство, скотоложство; и, как свидетельствует Лампридий, он задает им эти вопросы в самых грубых выражениях. Неуместные на совещаниях правительства вопросы могли быть заданы в иной форме, например так: познали вы в молодости запретные, наиболее сильные удовольствия? Что тождественно вопросу: понимаете ли вы всю глубину своего падения? Элий Лампридий замечает, что почтенные старцы краснели и молчали в ответ, ввиду их возраста или высокого положения им якобы претили подобные разговоры. Сомнительно, что этим людям, чья молодость пришлась на правление ценителя перверсий Коммода или Септимия Севера, слишком занятого войной, чтобы заботиться о моральном облике своих подданных, было совсем нечем «гордиться».

Главное, разумеется, состояло не в том. Согласно исследованиям Мирча Элиаде{ См., напр.: Элиаде Мирча. История веры и религиозных идей. Том II. От Гаутамы Будды до триумфа христианства. Гл. XX, § 161–167 / Пер. Н.Б. Абалаковой, С.Г. Балашовой, H.H. Кулаковой и A.A. Старостиной. М.: Академический проект, 2009.} и Рене Жирара, достойная пантеона жертва должна сочетать величие и ничтожество, превзойти современников и окружение как в пороках, так и в художественной красоте. Античная сотериология не знакома с «нравственной чистотой» жертвы. Воинствующий гедонизм, предписывающий – по выражению Элия Лампридия – всю жизнь с момента избрания императором искать и находить новых удовольствий, можно охарактеризовать как кумулятивный процесс жертвоприношения, в свое время апробированный Гаем Юлием Германиком по прозвищу Калигула и Нероном Клавдием Друзом. Своей мрачной славой они обеспечили последующим императорам релятивную социальную и эстетическую оценку: «…и все-таки при Калигуле (Нероне) было хуже».

Грандиозные пиры Гелиогабала, на которые приглашались, кроме патрициев, все, кого пожелает видеть божественный император, – нищие, увечные, обыкновенные ремесленники, философы, – эти пиры, фигурально выражаясь, проходили под девизом «Edite, bibite, post mortem nulla voluptas» («Ешьте, пейте, после смерти нет наслаждений»). Не существенно, от чьей руки и по чьему приказу суждено погибнуть пирующим, но этот (и любой другой) пир может стать последним, ибо настали последние дни и пристало не искать легких путей к перерождению, как заповедовано богами. Гелиогабал чает воссоединения с богами через экстаз и, стало быть, обновления мира, со всеми и для всех.

Нельзя обойти вниманием и синонимичную божественному имени роскошь, которой Гелиогабал окружил себя еще до прибытия в Рим. Его расточительство, нисколько не схожее со скаредностью Веспасиана, созданный им антураж, не сравнимый с унифицированной, шаблонной версией роскоши благородных римлян, каковую живописует Теодор Моммзен{ См.: Моммзен Теодор. История Рима. Кн. I. Гл. VI. СПб.: Наука, 1997.}, размах, с каким живет юный правитель, – все это уже в его времена становится легендарным. Но служит оно не столько личному тщеславию, сколько обрядовой системе эвокации.

Антонин пришел к мысли, что храмом следует сделать свое жилище, коль скоро неоспорима и неприкосновенна только собственность императора. Из скудных сообщений историков мы знаем, как Гелиогабал, отличавшийся взыскательным вкусом в отношении всего, на что бы ни смотрел и к чему бы ни прикасался, постоянно экспериментирует с антуражем, интерьером и ландшафтом, ищет совершенные сочетания видимых и осязаемых форм, цветов, запахов и звуков. Элий Лампридий, в частности, пишет:

«XIX. (1) Он – первый из частных людей – стал покрывать ложа золотыми покрывалами, так как тогда это было уже позволительно на основании авторитетного разрешения Антонина Марка, который продал с аукциона всю пышную императорскую обстановку.

(2) Затем он устраивал пиры с сервировкой различных цветов – сегодня, например, зеленого, на другой день – бледно-зеленого, на третий – голубого и так далее, в течение лета каждый день меняя цвет.

(3) Он первый завел серебряные самоварящие сосуды, первый – и серебряные котлы. Были у него и сосуды по сто фунтов весом, серебряные, с резными украшениями; некоторые из них были обезображены имевшимися на них сладострастными изображениями.

(4) Он первый придумал приправлять вино душистой смолой или полеем.

(5) Вино, приправленное розами, которое было известно и раньше, он сделал еще более благовонным, добавляя к нему растертые сосновые шишки.

(6) <…> Он первый стал делать студень из рыб, устриц обыкновенных и с гладкими раковинами, а также из других такого рода раковин, из лангуст, крабов и скилл.

(7) Он устилал розами столовые, и ложа, и портики и гулял по ним; также – всякого рода цветами: лилиями, фиалками, гиацинтами, нарциссами.

(8) Он купался в водоемах только в том случае, если туда были влиты ценные душистые мази или эссенция шафрана.

(9) Он не соглашался возлечь на ложе, если оно не было покрыто заячьим мехом или пухом куропаток, который находится у них под крыльями; подушки он часто менял»{ Лампридий Элий. Антонин Гелиогабал // Властелины Рима / Пер. с лат. С.П. Кондратьева. М.: Наука, 1992. С. 46.}.

Существует версия, что Антонин удерживал власть в течение четырех лет только в силу изощренных манипуляций четырех Юлий: Юлии Месы, ее сестры Юлии Домны (до смерти оной в 217 году), супруги императора Септимия, Юлии Соэмии и, отчасти, Юлии Мамеи, матери будущего императора Александра Севера. В большинстве «светских» инициатив последнего Антонина проглядывает нелицеприятный рудимент первобытного матриархата, называемого в академических и не только кругах «гинекократией». Историки не единожды указывают, что самопровозглашенный Sacerdos Amplissimus Dei Invicti Solis Elagabali (великолепный непобедимый бог солнца Эла-Габал) не правил, но царствовал во вверенном ему государстве. Его родные и родственники, в большинстве своем предпочитающие действенную тактику интриг и подкупа, были хорошо осведомлены: Гелиогабал по существу – одиозный и вместе с тем притягательный Символ . Он – возведенная на престол и алтарь жертва, закланная во искупление кровожадного культа государственности. Бунт, о котором вдохновенно пишет Арто, не был направлен на «анархию римского политеизма», которая к тому времени стала статуарной формой порядка. Не было и бунта «против римской монархии, которую он <Гелиогабал> принудил к содомии с ним». Среди первых пятнадцати римских императоров один только Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик не имел любовных связей с мужчинами. Это считалось необычным поведением и высмеивалось поэтами и писателями, которые говорили: любя только женщин, Клавдий сам стал женоподобным. Гомоэротическая власть Рима, особенно в лице сенаторов, которых Гелиогабал называл «рабами в тогах», не могла простить Символу другого – того, что он стал «подставным лицом» гинекократок, властолюбивых женщин.

Примечателен эпизод, рассказанный Геродианом в «Истории императорской власти после Марка (Аврелия)»: «Придя в сенат, Антонин утвердил усыновление, и сенаторы смехотворно постановили то, что было им приказано: считать того, достигшего приблизительно шестнадцати лет{ Эти данные о возрасте противоречат сведениям самого Геродиана (см. кн. V, III: 3). Более точен Дион Кассий («Historia romana», li. LXXIX, XX:2), который сообщает, что Гелиогабалу к моменту его смерти (март 222 г.) было 18 лет.}, отцом, а Александра, вступившего в двенадцатый год, сыном. Когда Александр был объявлен Цезарем, Антонин пожелал обучать его своим занятиям – плясать, водить хороводы и принимать участие в исполнении жреческих обязанностей в таких же одеяниях и таких же действиях. Но мать <Александра> Мамея отвращала его от занятий, постыдных и неприличных государям, она тайно приглашала учителей всяких наук, занимала его изучением разумных предметов, приучала к палестрам (место для спортивной борьбы и упражнений) и мужским телесным упражнениям и давала ему эллинское и римское воспитание»{ Геродиан. История императорской власти после Марка: (кн. V) / Пер. с греч. В.С. Дурова, СПб., 1995. С. 209.}. Эти обстоятельства для Гелиогабала послужили веским поводом попробовать устранить Александра, по крайней мере удалить его на безопасную дистанцию от смертоносной власти. Но Александр, как и показала дальнейшая история, уже никогда не смог избавиться от принудительной опеки и руководства матери. Элий Лампридий пишет, что Антонин Гелиогабал подослал нареченному его же сыном Александру убийц. Все отношения во дворце Великого Понтифика контролировались и регулировались «диадой Юлий» (Месы и Соэмии), и эти сведения если не совсем ложные, то неполны без уточнения: маловероятно, что Гелиогабал, подобно его «названному отцу» Каракалле, убившему младшего брата Публия Гету, руководствовался мыслями о политической конкуренции. Скорее, соображениями, сформулированными в оптике магии и мантики – расправиться во избежание чего-либо худшего .

В целом взаимоотношения двоюродных братьев Авитов вопреки контрасту характеров (Гелиогабал – строптивый и жестокий, Александр – мягкосердечный и послушный) были далеки от конфликтных. Иное дело, что различие воспитания и образования не позволяли Авиту-младшему перенять от символического отца считающиеся необходимыми с религиозной точки зрения регалии и обязанности. Гелиогабал не ошибся, размышляя, вероятно, о худшей участи: Александра Севера вместе с его матерью-соправительницей Юлией Мамеей убили в марте 235 года солдаты, возмутившиеся сговором и подкупом вождей алеманнов. После провозглашения императором выделявшегося только ростом и физической силой Гая Юлия Вера Максимина Фракийца сенат проклял имя Мамеи, но Александр Север в 238 году был традиционно обожествлен.

Предвосхитила эту трагедию смерть самого Гелиогабала: 11 марта 222 года он был убит вместе с матерью, Юлией Соэмией. Тело Гелиогабала сбросили в Тибр с Эмилиева моста, привязав к нему груз, так что он – единственный из императоров, кто не был похоронен. Сенат разразился в адрес убитого императора казенными проклятьями, запретив кому-либо еще принимать имя Антонин, которое Гелиогабал «обесчестил». Религиозные декреты и регулярные обряды были отменены, а черный камень бога Эла-Габала возвращен в Эмесу.