Ален Бадью об Алене Бадью

Если взглянуть на отношение между двумя первыми условиями, то математика привлекает идеей непосредственной универсальности, а искусство – тем, что чувственное внезапно приобретает ценность. В чем-то оно противоположно математике, но тут дело в возможной универсальности чувственного. Без этого оно всегда [только] тут, вот этот стол перед нами, чашка кофе, вы. Стало быть, в этом ничего и нет, потому что нельзя считать произведением универсальной ценности тот факт, что мы вчетвером сидим за этим столом и ведем беседу. Оттого думается, что философы всегда подозрительно относились к чувственному, считая, что оно располагается вне системы четырех условий, но ведь следует признать, что симфония Бетховена или великая картина принадлежат чувственному. От этого никуда не денешься. Значит, чувственное, переработанное в совершенно особенных условиях, может иметь универсальную ценность, может стать поразительным и захватывающим примером человеческого произведения, стремящегося к универсальному. Поэтому искусство служит свидетельством тому, что само чувственное может быть переработано и возвышено до уровня универсальной ценности, притом что оно является непосредственным выражением чего-то неуниверсального, того, что, наоборот, является только лишь особенным.

Вот что можно сказать о науке и об искусстве. С другой стороны, что касается любви, люди часто задаются вопросом: какое отношение любовь имеет ко всему этому? Любовь – мое частное дело. И тут – связующее звено между двумя условиями, поскольку искусство очень рано подметило в любви универсальную ценность и поэтому выступило в ее защиту. Если исключить любовь, исчезнет огромное количество произведений искусства. Следует ясно обозначить: само искусство почувствовало, что в любви есть нечто, что, несмотря ни на что, оставляет место для человеческого аффекта вообще, и что любовь интересует всех. Это относится ко всем эпохам, ко всем дошедшим до нас историям о любви. И тут можно спросить себя: что именно значит всеобщее восхищение Ромео и Джульеттой, Тристаном и Изольдой? Ясное дело, что в самой любви есть что-то такое, что превосходит неповторимость аффекта, оставаясь при этом внутри этой неповторимости. И с этой точки зрения я бы сказал: любовь является для аффекта – то есть для чувственной связи с другим – тем же, чем искусство является для чувственного вообще. То есть искусство трансформирует чувственное вообще в творческое произведение, и я думаю, что любовь так действует на аффект – присущую человеку способность испытывать страсть, – что в результате получается универсальная ценность, и что в конце концов всякая любовь является подлинным изобретением, творчеством, а человек не ограничен просто функцией репродуктивной сексуальности. Нужно признать, что дело именно в ней: в конце концов, в своей основе любовь – это сублимированная сексуальность, но не в смысле негации – хотя именно так склонна думать философия, – а наоборот: в смысле ее экзальтации, ее утверждения. Именно поэтому я считаю, что в ней – одно из условий философии, и я люблю Платона, который мне импонирует по многим причинам, но особенно потому, что он сказал и написал, что тот, кто никогда не любил, не способен быть философом. Это его слова, без всякого сомнения. Однако они требуют пояснений, ведь хотя о платонической любви и говорили много, но говорили неправильно, так как отрицали сексуальность, что совершенно чуждо Платону.