Алексей Толстой

— Да, «Заволжье»… В 10-м году в «Аполлоне» была напечатана «Неделя в Туреневе», с тех пор всерьез пишу только прозу. В том же году опубликовал и «Заволжье», и «Аггея Коровина», и «Сватовство», и «Казацкий штосс». В том же году вышли «Сорочьи сказки» и сборник повестей и рассказов в издательстве «Шиповник», на эту книгу обратил внимание Горький. Сейчас это уже многим известно. В письме Коцюбинскому он писал, что Алексей Толстой обещает стать большим и первостатейным писателем. До сих пор стараюсь оправдать его надежды. Уж не знаю, оправдал ли… Каждая книга дается с трудом… После «Заволжья», вы знаете, были написаны романы «Хромой барин» и «Чудаки», построенные на семейной хронике, собранной на Волге, моей родине, где прошло мое детство. На этом заволжские материалы оказались исчерпанными. Тогда наступило для меня какое-то распутье. Это был самый печальный период моей литературной деятельности. Я не владел ни словом, ни стилем… Я жил в замкнутой среде модернистов, в упадочническом кругу писателей. Я не видел жизни, не мог отобразить современности. Начал роман о современности, но так и не закончил… 1912–1914 годы были годами распутья. Пытался вырваться из этой среды, но ничего не получалось. Уехал в Москву, думал, там поспокойнее… И вот война… Поехал военным корреспондентом от «Русских ведомостей». Сейчас я понимаю, что мои фельетоны плохи, но зато на фронте я увидел трагедию жизни, трагедию народа. Я вышел из заколдованного круга и увидел все исторические процессы. Правда, тогда еще разобраться в них не мог… В этом переломном периоде застала меня революция 1917 года. Первая часть трилогии «Хождение по мукам» («Сестры»), написанная мной в 1919 году, по существу, начинает новый этап моего творчества. Эта книга — начало понимания и художественного вживания в современность. Можно понимать современность разумом, логикой, чувством. Художник же должен понимать современность, находя художественные образы. И мой путь от «Сестер» к «Петру» — это путь художественного вживания в нашу эпоху. Вживания диалектического. Я понимаю эпоху в ее движении, а не как неподвижный отрывок времени. И правильно, по-моему, отметил один из критиков, что «Петр I» — это подход к современности с ее глубокого тыла…

— А что вы сейчас делаете? Над чем работаете?

— Я заканчиваю сейчас вторую книгу «Петра I». Потом приступлю к третьей, заключительной части «Хождения по мукам», которая должна отобразить 1919–1920 годы. В печати уже сообщалось, что я буду работать и над пьесой о Болшевской коммуне имени ОГПУ…

— Какую роль в вашей судьбе сыграла Октябрьская революция?

— Если бы не было революции, в лучшем случае меня бы ожидала участь Потапенко: серая, бесцветная деятельность дореволюционного среднего писателя. Октябрьская революция как художнику мне дала все. Мой творческий багаж за десять лет до Октября составлял четыре тома прозы, за пятнадцать последних лет я написал одиннадцать томов наиболее значительных моих произведений.

— Алексей Николаевич, еще один вопрос… Может, самый необходимый в нашей сегодняшней беседе… Как вы стали таким популярным в широких народных массах?.. Вы самый читабельный, так сказать, писатель, за исключением, пожалуй, Горького. Почему?

— До 1917 года я не знал, для кого я пишу (годовой тираж моих книг, кстати, был в лучшем случае 3000 экземпляров). Сейчас я чувствую живого читателя, который мне нужен, который обогащает меня и которому нужен я. Двадцать пять лет назад я пришел в литературу как к приятному занятию, как к какому-то развлечению. Сейчас я ясно вижу в литературе мощное оружие борьбы пролетариата за мировую культуру, и, поскольку я могу, я даю свои силы этой борьбе. Это живущее во мне сознание является могучим рычагом моего творчества. Я вспоминаю, как в первое свое литературное десятилетие я с трудом находил тему для романа и для рассказа. Теперь я задумываюсь, как мало осталось жить и как мало сил в одной жизни, чтобы справиться с замечательными темами нашей великой эпохи… Для художника важно, как он читает книгу жизни и что в ней читает. Но для того, чтобы читать книгу жизни, а не стоять растерянным перед нагромождением явлений, нужна целеустремленность и нужен метод. Если я расту как художник, то этим я обязан тому, что мою художническую анархию ощущений, переживаний, страстей я все глубже пронизываю целеустремленностью, все тверже подчиняю методу. Подлинную свободу творчества, ширину тематики, не охватываемое одною жизнью богатство тем я узнаю только теперь, когда овладеваю марксистским познанием истории, когда великое учение, прошедшее через опыт Октябрьской революции, дает мне целеустремленность и метод при чтении книги жизни. Может, этим объясняется успех моих книг… Может, еще и тем, что я все время думаю о читателе, чтобы он не скучал, чтобы было занимательно… Ну, видимо, уморил я вас своими рассуждениями… Пойдемте лучше обедать… За обедом продолжим нашу беседу…

Толстой встал, а корреспондент все еще писал, не полагаясь на свою память.

ТВОРЧЕСКАЯ ЖАДНОСТЬ