Алексей Гаврилович Венецианов

В самом центре города, начинаясь от Дворцовой площади, от самого царского дворца параллельно Неве идет недлинная фешенебельная улица, прозывавшаяся тогда Миллионной. Как попал сюда нетитулованный, незнатный, небогатый живописец Владимир Лукич Боровиковский, не очень понятно. Правда, на всей улице, кроме жившего там же А. Н. Радищева, не было другого человека, которого слава вознесла выше знатности и богатства. Начало нового века — пора самого высокого взлета творчества мастера. Его уважали собратья по кисти. Его почитали писатели, поэты, ученые мужи. Им восхищалась публика. Его знали. Можно легко увидеть глазами воображения, как молодой москвич, идучи в Эрмитаж копировать старых мастеров, — по приезде Венецианов поторопился получить разрешение на копирование — всякий раз замедлял шаг перед домом с номером 36. Как однажды, осмелев, может быть, дотронулся до дверного молотка. Возможно, что на самом деле все происходило иначе. Боровиковский сам часто бывал в Эрмитаже, расположенном почти что рядом с его домом. Бывал один, бывал со своими учениками. Завязать знакомство с именитым мастером Венецианов мог и в Эрмитаже.

Так или иначе знаменательное событие — встреча замечательного учителя с замечательным учеником — свершилось. Эта встреча обозначила начало нового этапа в жизни Венецианова. Вполне вероятно, что Боровиковский взял к себе юношу «на хлеба». Одновременно с Венециановым жили у Боровиковского еще четыре ученика. В их числе был И. Бугаевский-Благодарный. Он, как и Венецианов, вынужден был совмещать учение со службой в министерстве внутренних дел. Наверное, отчасти это сблизило их — позднее Венецианов напишет портрет своего сотоварища.

К сожалению, остальные ученики, помимо Венецианова и Бугаевского-Благодарного, не прославили свое имя творчеством, не оставили никаких заметок о педагогической системе мастера. Вполне допустимо, что специальной системы попросту не было. То, что ученики переселялись на житье в дом учителя, было стародавней не только русской, но и европейской традицией. Сам Боровиковский приехал в 1788 году в столицу по приглашению Николая Александровича Львова. Трудно сказать, что сталось бы с Боровиковским в неприветливом сумрачном Петербурге, если бы Львов тогда не взял его к себе в дом на целых восемь лет.

Учил Боровиковский более всего собственным примером. Он стоял за мольбертом, вместе с учениками копируя старых мастеров. У кого не получалось — правил, помогал не столько объяснением, сколько движением кисти. А самое главное, самое неоценимое — творчество учителя, его рассказы о прошлом, о виденном, сама атмосфера его дома, напоенная творчеством. Семьи Боровиковский не имел. В одном из писем он говорит, что его «семейство» состоит из семи душ, считая его самого, старуху-кухарку и пять учеников. Его жизнь целиком была отдана искусству и духовно-нравственным исканиям. Никакое официальное учебное учреждение, никакая академия не могла бы дать столько для духовного созревания личности, личности, свободной от груза регламентов, сознающей не только свое призвание, но и высокую ответственность перед искусством, перед героями своими, перед зрителем.

Можно представить себе такую картину: нещедрый петербургский свет угасает за окном, ученики моют кисти, чистят палитры в предвкушении вечернего чая. Свет лампы высвечивает небольшой круг над столом с мирно поющим самоваром. Во все углы большой комнаты заползли на ночлег густые тени. Молодые люди, забыв о чае, нетерпеливо ждут, когда учитель заговорит. В его рассказах перемешались уроки творчества с уроками жизни. Он рассказывал о своем детстве, о прежнем своем житье на Украине. Рассказывал, с чего начинал: отец, дядя, братья — все были богомазами. И он тоже. Искусству портретировать живого человека он уже учился сам. Рассказывал он и о других сильных впечатлениях своей юности, о философе Григории Сковороде, чьи «псалмы», как их называли в народе, распевали бродячие лирники. Как трогали за душу раздумья о людской жизни на земле, живые чувства, что содержались в этих песнопениях! В одних автор призывал к равенству всех сословий перед лицом матери-природы, в иных высмеивал мрачное невежество монахов, их лживость, алчность. В других убеждал, что счастье человеческое не в «богачестве», не в «знатном» доме. Не будет счастлив человек, если он не познает свою душу, не найдет в жизни дело, которое было бы «сообразно» его природе. Кажется, что из этих песнопений вынес Боровиковский то особенное, то главное, что отличало его искусство от искусства современников, не меньше, чем он, одаренных художников: стремление погрузиться в душу человека, с которого пишешь портрет, сквозь наносное, поверхностное, что сделано в человеке этикетом, сводом правил, прикоснуться к самой сокровенной глубине, до самого естества натуры, и черты этого природного, естественного человека извлечь на поверхность, запечатлеть в назидание другим.