Алексей Ботян

«У нас была хорошая комната в коммунальной квартире в центре Москвы, — вспоминает Ирина Алексеевна. — А сначала, когда мы приехали, мы жили вообще у знакомых. Нас приютили папины друзья, в небольшой двухкомнатной квартире жили наша семья и их семья — нас было четверо и их было четверо… Бабушка, я так скажу, вообще ничего не поменяла: она там была домохозяйкой и здесь была домохозяйкой. Она у нас вела хозяйство: магазины, готовка… Мама работала, папа работал. Претензий в нашем доме никогда ни у кого ни к кому не было, слава богу! Они очень хорошо, дружно жили! Хотя всё у нас было подчинено папе, вся наша жизнь домашняя. К его приходу у бабушки всё было готово, всё на столе, свеженькое. Это было беспрекословно! Кухня была всякая, но и чешская в том числе. И мама делала все эти кнедлики, с бигусом и со свининой, это тоже делали, чему я не научилась, к сожалению. Мне всякие сладости — снежки, белки варёные в сливочной поливке — всё это делалось. Это то, что у меня осталось в памяти, по крайней мере. Мама потом уже перешла на упрощённый вариант — когда бабушки не стало. Было уже некогда. А бабушка умерла в 1981 году, в августе… Кстати, мама с бабушкой звали отца Лёней. Я потом удивлялась: почему не Алёша, а именно Лёня? Только потом я узнала, что в Чехии он был Лео Дворжак, и мама с ним познакомилась как с Лео — поэтому он для неё так и оставался Лёней всю жизнь. Ей, как верной подруге, было всё равно — Алексей это или Алоиз. У неё никогда не проскальзывало ни малейшего сожаления, что она променяла Чехию на Советский Союз. Может, она в своё время была этим в какой-то степени удивлена — мне так кажется, но я знаю, что воспринимала она это нормально. Мне кажется, папа больше удивлялся, когда говорил: “Надо же, уехала из СССР после войны, вроде бы там прижилась, всё хорошо было — и обратно вернулась туда, где родилась!”».

Глава пятнадцатая ОПЯТЬ — ПОД КАШТАНАМИ ПРАГИ…

Теперь мы обращаемся к самому «закрытому» периоду биографии Алексея Николаевича Ботяна, и об этом времени можем говорить лишь весьма фрагментарно и приблизительно.

С одной стороны, жизнь в очередной раз налаживалась. «Первое время в России было для меня тяжёлым, потому как я совсем не говорила по-русски, — вспоминает Ирина Алексеевна. — Может быть, дома, в Чехословакии, родители и говорили по-русски, но не при мне. Поэтому для меня язык родной был исключительно чешский. В России я приходила домой и плакала, говорила, что со мной дети не играют. Но потом всё очень быстро забылось — уже никто не поддерживал со мной тот язык — может быть, и зря. Сейчас я по-чешски ни бум-бум… Машина у нас в семье появилась года с 1957—1958-го, с тех пор папа всё время, до очень преклонного возраста, был за рулём, и за это время, считайте, не имел ни одной аварии. Разве что один раз, но это потом было, уже в ГДР, мы ехали на “фольксвагене”, “жучок” такой маленький, за грибами или на рыбалку, и папа сел “на брюхо” в песке. Хорошо, рядом проходили наши ребята-танкисты, и они на руках машину вынесли. У папы, конечно, нашлось, чем ребят угостить, — он всегда возил в машине…»

Но это, повторим, будет ещё впереди. А пока что «мирная жизнь» продолжалась недолго.

«Году в 1958 или 1959-м они с мамой куда-то уехали в долгосрочную командировку… — продолжает рассказ Ирина Алексеевна. — Думаю, что на нелегальную работу, ведь если они нам с бабушкой звонили, то не из дома, а откуда-то ещё. Это я хорошо помню! А мы им не звонили ни разу. Потом они вернулись, а в 1965 году папа легально поехал в Берлин…»

Про предыдущую командировку в прессе приходится читать немало «интересного»: вроде бы Ботян сумел тогда проникнуть в какую-то западную спецслужбу и фактически парализовал её деятельность. Ой, не знаем, не знаем! Может быть, конечно, кому-то из авторов тех публикаций дали для работы несколько больше материала, чем нам… Но почему тогда нам не дали, если это уже «открыто»?!

Хотя есть совершенно иной вариант той самой командировки, о которой нам некогда рассказывал генерал-майор Юрий Иванович Дроздов:

«С Алексеем Николаевичем Ботяном я познакомился в 1957 году. До этого я его не знал никак. Знакомство наше состоялось на спортивной площадке, на задворках больницы Святого Антония — это в Берлине, где мы каждое утро собирались для игры в волейбол. Вместо физзарядки. Так он там был — подвижный, прыгающий живчик, который работал — вернее, служил в одном из отделов Берлинского аппарата… Там мы и познакомились. То, что он весельчак, — это известно, и когда придёшь к ним туда, в подразделение, то голос его всегда был слышен. Живой, энергичный и очень хороший парень такой! Больше я какого-либо отношения в годы работы в Германии с ним не имел, потому как подразделения находились в разных местах, он занимался своим делом, я — своим…»