Александр Ульянов

Не успели они выйти из-под арки, как за спиной вновь загрохотала карета. На башне собора глухо, точно в колокол, ударили куранты: раз, два, три… одиннадцать. В сжатом крепостными стенами дворе этот бой курантов звучал, словно похоронный звон. И если не было видно крестов и могил, так потому, что кладбище это необычное: здесь людей хоронили заживо.

Под подозрительно-пристальными взглядами стражи Аня и Саша прошли с небольшой, настороженно озирающейся кучкой посетителей через двор к собору. За ними неотступно, точно конвой, шел часовой. Зловещая тишина тюремного двора, нарушаемая только бряцанием оружия да окликами часовых, сразу же сообщалась всем посетителям, и они брели к собору, опустив головы и с тем выражением на лицах, которое бывает, когда люди идут за гробом. В соборе стояла еще более гнетущая, могильная тишина. Хриплый глухой голос старика экскурсовода звучал словно с того света.

— Здесь покоится прах государя императора Петра Великого. Почил в бозе великий государь в ту пору, когда собор не был еще окончен постройкой. Гроб с его прахом шесть лет стоял посреди собора — вон в том месте — и только после того был предан земле. Место для захоронения останков своих было определено государем задолго до кончины.

Саша рассеянно слушал старика экскурсовода, переходя от одной гробницы к другой, и думал: «А сколько же государи похоронили здесь лучших людей России? Сколько сейчас их тут умирает? И какой удивительный курьез истории: всех этих государей привозят на то же кладбище, где они всю жизнь рыли могилы врагам своим!»

Уходя из собора, Саша пристальным взглядом окинул мрачные тюремные стены, за которыми томились, сходили с ума, умирали мучительной смертью отважные борцы за свободу. Ему стало как-то не по себе: ведь эти люди отдали (и отдают!) свои жизни и за его свободу! А он? Что же он сделал? Чем он помог им в неравной, самоотверженной борьбе? Какое он имеет моральное право считать себя их единомышленником, если сам ничего еще не сделал?

— Проходите! Проходите! — наступая на Сашу, грозно командовал часовой, провожавший всех до ворот.

Это было первое ощутимое, а не вычитанное из книг дуновение тюрьмы для Саши и Ани. Они почувствовали себя как бы стиснутыми в одном из бастионов самодержавия, ощутив гнетущую и, как казалось, непоборимую власть его.

Выйдя из ворот, Саша остановился и оглянулся. Шпиль собора таял в низком сером небе. Моросил мелкий осенний дождь, от резких порывов ветра, налетавшего с Невы, черный ангел на золотом яблоке поворачивался, издавая скрип, похожий на тяжкий стон. Казалось, это узник, прикованный цепью к шпилю, мечется, силясь оторваться и улететь.

— Странно… Точно человек стонет, — тихо сказала Аня. Саша не отозвался, и она, не в силах выносить и странный скрип-стон и гнетущую тишину, продолжала; — А где они сидят? В том здании, мимо которого мы проходили? Ужасно! — вздрогнув, сказала она и взяла Сашу под руку. — Пойдем отсюда…

Только они повернули уходить, как за их спиной грохнул пушечный выстрел. Аня испуганно вздрогнула и остановилась. Поняв, что это ударила пушка, извещающая еще со времен Петра обывателей города о том, что наступил полдень, она слабо улыбнулась, вздохнула:

— Фу-у… Сердце замерло…

Дождь усиливался. О железную решетку Летнего сада, мимо которого они шли, как-то беспомощно и жалобно бились голые ветви деревьев. Аня несколько раз пыталась заговорить, но Саша отвечал односложно, и она умолкла.

7

Прощаясь с Сашей, отец говорил:

— Я буду высылать тебе сорок рублей в месяц.

— Много. Мне сорок, Ане столько же… А что вам останется? Нет, мне вполне хватит и тридцати рублей.

— Друг мой! — улыбнулся Илья Николаевич. — Я очень тронут твоей заботой о нас. Но ты не жил еще сам, ты не знаешь, что это значит. А я по своему опыту знаю: плохо наука в голову идет, если голова постоянно занята одной и той же мыслью: где добыть на хлеб насущный? Сорок рублей (из них десять, если не больше, уйдет на квартиру) не бог весть какие деньги. Тебе их хватит только на хлеб да чай. А ведь и книги нужно купить…

— Я найду уроки.

— Вот этого я тебя прошу не делать. В первый год, как правило, очень много лекций, лабораторных занятий. А если ты с первых же шагов не сумеешь хорошо зарекомендовать себя, после сделать это будет труднее.

— Хорошо. Но тридцать рублей мне все-таки хватит.

— Саша, не настаивай, — вмешалась в разговор мать, — отец сам учился, он хорошо знает то, что советует тебе. У меня и так сердце болит, что мы больше не сможем высылать, а ты и от этого отказываешься.

Видя огорчение матери, Саша не стал настаивать. Но и решения своего не изменил. Получая из дому сорок рублей, он тут же откладывал десять и не трогал их, как бы они ему ни были нужны. А нужд и соблазнов было много: книгу хотелось купить, в театр сходить… Но как он мог это делать, если знал: мама считает каждую копейку, чтобы свести концы с концами? Теперь ей еще труднее.

Ане Саша не стал говорить о своем решении, чтобы не оказывать на нее влияния.