Александр Суворов

Прошло больше десяти дней, проведенных Александром за чтением книг и в размышлениях. Затем к Суворову явился Сергей Юсупов и рассказал, что графа Лестока арестовали и заточили в крепостной каземат. Лесток отказался принимать пищу и ничего не говорил при допросах. Его бывший адъютант – Шапюзо показал, что Лесток получал деньги из Пруссии и Франции и был близок с прусским и шведским посланниками. Председателем Следственной комиссии был назначен Апраксин. Комиссия решила допросить Лестока с «пристрастием». На первой пытке он ни в чем не признался и под кнутом страшно ругал Бестужева.

Дом Лестока Елизавета подарила Апраксину – со всей утварью, обстановкой и серебром.

Александр решил поселиться в ротной светлице, где ему приходилось иногда ночевать и раньше, будучи дежурным. О своем решении Суворов сказал командиру роты и Соковнину. Ни тот ни другой не удивились, только Соковнин заметил:

– Не было бы это тебе, Суворов, через силу.

Он только подлил масла в огонь, паливший Александра. Поселясь в роте, Суворов отказался от услуг своих хлопцев и оставил Шермака под их присмотром у дяди в Преображенском полку. Он решил твердо стать «на свои ноги». Денег, полученных от отца, у него оставалось немного. Он их послал на сохранение дяде и, получив за четыре месяца солдатское жалованье, увидел, что может расходовать на себя не более трех копеек в день. По табели 1720 года ему выдали медью два рубля восемьдесят пять копеек. Хоть и трудно, но надо было отказаться от чая с рафинадом, к чему он пристрастился с детства в отцовском доме.

Солдатский квас – его давали вволю – заменил Суворову чай. Бессменные кислые щи и каша, черный хлеб не являлись для Александра чем-то невероятным – он и раньше столовался иногда у ротного котла, – но теперь ничего другого не было. От тяжелой солдатской еды у Суворова начались желудочные боли, против которых ничего нельзя было придумать, кроме добровольного поста.

… Настала зима. Елизавета Петровна недолюбливала невскую столицу и особенно не жаловала хмурую и слякотную петербургскую зиму. Как обычно, она и в эту зиму объявила «шествие» в Москву всем своим Двором. Семеновцев отправили туда же, чтобы нести дворцовые караулы. Видя, что Суворову трудно, Соковнин приказал зачислить его в московскую команду.

– Соскучился, поди? Отдохни в родительском доме… Или ты не рад?

Суворов поблагодарил, но ничем не выразил радости. Он не мог, подобно другим, ехать в Москву на почтовых. Быть может, Василий Иванович и не отказал бы сыну в этом расходе, но Александру не хотелось ни о чем просить отца. Он решил идти в Москву вместе с батальоном походным порядком.

Первый поход

Знатные морозы сковали землю и реки. Вьюги заносили малоезженый тракт. Путь батальона лежал большей частью летником, лесами, а кое-где, для сокращения пути, – зимником, по ледяной глади озер и рек.

Солдаты шли без выкладки: амуниция и ружья ушли вперед особым обозом. Но все же вначале батальон сохранял вид войска. Через заставу семеновцы шли строем по четыре в ряд, под барабаны и флейты, ротные командиры ехали перед ротами на конях, сержанты, капралы и унтер-офицеры находились на своих местах, фурьеры[71] несли пики с пестрыми флажками.

После первой же дневки батальон преобразился. Батальонный, пропустив солдат, вернулся с адъютантом в карете обратно, ротные командиры, все обер– и унтер-офицеры сели в ямские возки и поскакали вперед на тройках с колокольцами. Вслед за тем солдаты достали из саней извозчичьей роты кто валенки, кто душегрейку, кто башлык, кто овчинный полушубок, кто суконные рукавицы, кто варежки. У многих на головах появились вместо треугольных шляп бараньи шапки, у кого не было шапок, те обвязались поверх шляп бабьими платками.

Извозчичья рота ушла с дневки вперед, а за ней двинулся кое-как, вразброд, батальон; роты, взводы и отделения скоро перепутались. Суворов, нахлобучив шляпу, засунул руки в узкие рукава плаща, пошел вначале быстро, чтобы согреть ноги, обутые в сапоги, и оказался далеко впереди батальона. Привыкнув с детства ездить на коне, он никогда не ходил много и не знал, что значит сыпучий снег на плохо укатанной дороге. Ноги согрелись, но в левом сапоге сбилась портянка. Следовало, хоть и в мороз, переобуться. Дорога пошла лесом. Суворов огляделся. Обоз, шедший впереди батальона, скрылся, оставив на снегу глубокие следы и конский помет. И батальона за поворотом дороги не было видно. Суворов сел на пенек, чтобы переобуться. Сапог заскоруз на морозе и не поддавался.

– Что, уж с копыльев сбились? – услышал Суворов над собой насмешливый вопрос.

Подняв голову, он увидел незнакомого семеновского солдата с седыми усами. Глаза его дружелюбно искрились из-под насупленных бровей.

– Помоги, братец! Не могу сапог стянуть.

– Извольте. Держитесь крепче за пенек… Хоп!

Солдат сдернул сапог с ноги Суворова. Пока Александр перекручивал портянки, солдат мял сапог голыми руками и дышал в голенище, приговаривая: