Александр Суворов

На другой день Суворовы приехали в усадьбу Головиной над Яузой. Дом Головиной стоял на откосе реки, в большом, десятин на двадцать, саду. Чернели среди сугробов стволами старые яблони. Щетка ольх, стриженых кустов жимолости окаймляла разметенные дорожки. Выше, в полугоре, стеклянно стучали оледенелыми ветвями белые березы. Двухэтажный дом, весь в лепных завитках, был весел и наряден. В саду всюду порхали, чирикая и посвистывая, снегири, чижики, синицы и воробьи. Из голубятни, поднятой от кошек высоко на одном столбе, высыпали на приполок разномастные голуби и на солнцепеке ворковали по-весеннему. Стая галок на белых березах напоминала крупную черную листву. Белобокая сорока восторженно застрекотала, извещая о появлении гостей, и, перелетывая с куста на куст, проводила Суворовых до самого крыльца.

"Птичница" ждала гостей. Василий Иванович церемонно поцеловал ей руку. Александра она, как вчера, расцеловала и, взяв за руку, повела:

- Идем, я покажу тебе твою птицу. Да не упирайся, чего ты?

- Вы очень скоро идете, - пожаловался Суворов.

- Поди-ка! - удивилась хозяйка.

Она вела его какими-то темными переходами и внезапно распахнула дверь. Оттуда хлынул вместе с ярким январским солнцем разноголосый птичий гам. Александр зажмурился и уперся на пороге. Посаженая мать потянула его за руку, остановилась:

- Раскрой очи. Смотри, да не ослепни...

Александр послушно открыл глаза. Перед ним стояла, смущенно улыбаясь, высокая девушка. Русая коса, перекинутая на грудь через плечо, тяжело свисала до пояса. Девушка от смущения зарделась, а глаза ее, глубокие и темные, смотрели спокойно и строго. Видимо, она не знала о встрече. Обе руки у нее были заняты. Она зачерпнула перед внезапным появлением гостей из кадушки пригоршню воды и поила из лодочки своих маленьких цепких рук египетского голубка. Другой голубок сидел у девушки на плече и старался выклевать камушек из серьги. Девушка разжала руки, вода пролилась на пол, голуби испуганно вспорхнули.

- Остолбенели оба! - сердито молвила Головина. - Да хоть поклонитесь друг другу!

Девушка низко, по-старинному, поклонилась. Александр ответил таким же поклоном и, поднимая голову, ощутил легкое щекотанье: пушистые волосы чуть-чуть коснулись его лица.

- Ну вот, чуть лбами не стукнулись! - проворчала посаженая мать. - Да поцелуйтесь, что ли.

Суворов осторожно коснулся сухими губами жарких губ девушки.

- Приложился! - сердито молвила Головина.

Невеста рассмеялась глубоким, бархатным смехом. И Суворов поймал себя на том, что ничуть не обиделся и даже сейчас готов выкинуть нарочно что-нибудь забавное, чтобы вызвать еще раз смех невесты.

Птицы перелетывали в высокой вольере перед стеклянной стеной, защищенной частой рыбачьей сетью и повитой изумрудным на просвет диким виноградом. Где-то заливались серебряным колокольчиком канарейки; раздувая хохол, верещал какаду, качаясь на огромном листе раскидистой пальмы. А рядом с этой великолепной пальмой подымалась из зеленой кадки стройная елочка, и на ее вершине какая-то невзрачная русская птичка неведомой породы неустанно повторяла коротенькую руладу из пяти меланхолических нот.

Дело порешили быстро. 10 декабря был сговор, 18-го генерал-майор Суворов помолвился с княжною Прозоровской Варварой Ивановной, дочерью отставного генерал-аншефа; 22 декабря - обручение, 16 января нового года играли свадьбу.

Все время до свадьбы Александр Васильевич прожил в тихом, почти умиленном состоянии. Был необычайно серьезен. Даже походка его стала более плавной, как будто он неосторожным, резким движением боялся расплескать свое чувство. Все обычаи и обряды, сопряженные с браком, он исполнял с такой серьезностью, что окружающие, едва сдерживая смех, улыбались.

Как-то ненароком Василий Иванович поглядел, что сын смотрится в зеркало, изучая свое лицо. Старик отошел на цыпочках и, улучив минутку, решил в последний раз поговорить с Александром. Дело еще стояло на той черте, когда и жених мог, не пороча девушки, отказаться и невеста указать "от ворот поворот", не срамя жениха.

- Что-то ты, сынок, стал очень задумчив, - начал Василий Иванович. Мальчишник, что ли, устроить? Погуляй напоследях.

- Зачем людей смешить, батюшка! Я не мальчишка. Я не о том думаю.

- Правду сказать, молода она для тебя.

- Зачем молода? Засиделась в девках. Молодой майор ее не возьмет.

- Красавица...

- А что же? И я не урод.

- Верно: "молод, да смород, а и стар, да басок"*. Больше пяти тысяч в приданое, кроме рухляди, из старика не выжать. Разорились они.

_______________

* С м о р о д - урод; б а с о к - красив.

- Зато мы, батюшка, богаты...

- Кабы не стала транжирить. Покупать она любит. Вещи любит.

- Все в дом, а не из дома...

Александр повторял все прежние доводы отца, когда тот думал, что сын колеблется.

- Стало, так: "Жребий брошен"... А ты знаешь, ведь я у Головиной помнишь Пелагею? - так я ее вам купил. Триста рублей дал.

- Какую Пелагею, батюшка?

- Вот на! И Пелагею забыл! Да помнишь, у Василия Васильевича домоправительница была, все его причуды до тонкости знала. Всем домом вертела, проныра баба.