Александр Солженицын

В последние дни июня Солженицына ждали в Вашингтоне. Его выступление перед американскими профсоюзами — повторное приглашение А. И. получил во время путешествия и дал согласие, — проходило в отеле «Хилтон», перед двумя тысячами участников. Через десять дней, по тем же тезисам (об угрозе коммунизма и излишней доверчивости Америки, идущей на разрядку напряжённости с коммунистическим драконом), произнёс речь в Нью-Йорке. Позже (через три года, когда писалось «Зёрнышко») А. И. смотрел на ситуацию иначе: при ближайшем знакомстве Америка уже не казалась ему честным союзником русского освобождения. По закону американского Конгресса 1959 года русские не числились угнетённой коммунизмом нацией; всемирным угнетателем был назван не коммунизм, а Россия. «Лучшее время было мне ударить по лицемерию того закона! — Увы, тогда я не знал о нём, и ещё несколько лет ничего о том не знал!» А тогда, в 1975-м, он торжествовал, что изо всех сил бьёт по людоедам. «Думаю, что большевики за 58 своих лет не получали такого горячего удара, как эти две мои речи, вашингтонская и нью-йоркская (Думаю, что пожалели, что выслали меня, а не заперли)».

Впрочем, официальная Америка тоже побаивалась, что беспрецедентная резкость писателя испортит отношения с СССР. Телевидение, в ошеломлении от политического накала этих выступлений, ничего не показало. Пресса едва ли не в один голос твердила, что опасный гость призывает к крестовому походу против СССР: «В атомной войне погибнет и Россия, освобождения которой так добивается Солженицын». А он давно задумывался: если правительство оплело и шею, и тело родины как спрут — как определить границу? Не рубить же и тело матери со спрутом! Как ни уверял А. И. и тогда, и позже, что не зовёт к крестовому походу, а лишь просит перестать помогать угнетателям, — с тех выступлений потянулось и утвердилось журналистское клише: «Солженицын призывал Америку сбросить бомбу на Советский Союз» [111].

Официальная Москва восприняла американские выступления изгнанника как несомненное доказательство своей правоты и в пункте гонений, и в пункте высылки. «Солженицын, — докладывал Андропов, — подверг резкой критике администрацию президентов Гувера и Рузвельта за экономическую помощь, оказанную молодой Советской республике, за установление дипломатических отношений с нашей страной и за участие США во Второй мировой войне на стороне государств антигитлеровской коалиции. Одновременно с этим Солженицын обрушился на бывшего президента Никсона и администрацию Форда за их “уступки” Советскому Союзу. Он обвинил правящие круги США в том, что они недостаточно активно вмешиваются во внутренние дела СССР, и в том, что “советский народ брошен на произвол судьбы”. “Вмешивайтесь, — призывал Солженицын, — вмешивайтесь снова и снова настолько, насколько можете”». В КГБ были собраны негативные отклики западной прессы на речь А. И. в «Хилтоне». По версии органов, слушатели покидали зал («этот тип хочет заставить нас таскать за него каштаны из огня»), выражали сомнение в его психической полноценности, называли фанатиком. Андропов торжествовал: Солженицын собственными усилиями («непомерные амбиции, махровые реакционные взгляды, элементарная политическая безграмотность») разрушает миф о себе как «поборнике демократии» и отталкивает от себя и интеллигенцию, и политических деятелей Запада.

Позиция Третьей эмиграции тоже приятно будоражила госбезопасность. «Политическое кредо Солженицына, его мания величия, стремление представить себя в роли “высшего судьи”, “пророка” явились причиной глубоких разногласий между ним и целым рядом лиц, выехавших в последнее время из Советского Союза на Запад (Синявский, Максимов, Некрасов)». Эти лица воспринимались теперь на Лубянке как нечаянные, но драгоценные союзники, антисолженицынский авангард. И всё же спокойно смотреть на «клеветническую кампанию в связи с публикацией пасквиля “Архипелаг ГУЛАГ”», тем более пустить эту кампанию на самотек, Андропов не мог: Солженицын становился его навязчивой идеей. Опрометчиво либеральная высылка писателя компенсировалась чрезвычайными мерами. «В целях нейтрализации враждебной деятельности Солженицына в 1974 – 1975 годах на Запад были продвинуты выгодные нам материалы и документы, в которых раскрывалось истинное лицо пасквилянта и классовые корни его ненависти к Советскому Союзу», — докладывал шеф КГБ.