Александр Попов

Двадцать шестого сентября Вы оказали мне высокую честь единогласным избранием меня первым директором автономного Электротехнического института. То единодушие, которое выяснилось в избирательном собрании в связи с пожеланиями, ранее выражавшимися в заседании секции Академического союза в нашем институте, совершенно лишило меня возможности возражать против моего избрания по каким бы то ни было личным соображениям. Я рассуждал, что в таком важном деле, как выбор директора, в настоящее время в жизни высших учебных заведений коллективный разум должен стоять выше личного. Как член Совета, в котором за четырехлетнее пребывание в институте я не наблюдал никакого разногласия по сколько-нибудь важным вопросам, я не мог принять результата баллотировки как благоприятную для себя случайность и счел, что долг товарища обязывает меня принять в высокой степени трудное дело, налагаемое на меня» [782].

Попову недолго пришлось выполнять добровольно взятые на себя тяжелые обязанности. На посту директора института он сразу же столкнулся с худшими проявлениями произвола, характеризующими меры, проводившиеся царским правительством, против которых восстала вся ученая корпорация. Вскоре после избрания Попова директором совет Электротехнического института под его председательством принял следующее постановление: «Всякое насильственное вторжение властей в жизнь института не может дать успокоение, а только ухудшит положение дела. Успокоение учебных заведений может быть достигнуто только путем крупных политических преобразований, способных удовлетворить общественное мнение всей страны. Такими преобразованиями, по мнению нижеподписавшихся, являются: немедленные и безусловные гарантии свободы собраний, свободы слова и неприкосновенности личности, немедленный созыв Учредительного собрания, отмена смертной казни и амнистия политических преступников» [783].

Это постановление было вынесено 15 октября, за два дня до царского манифеста, провозгласившего столь желанные русской интеллигенции демократические свободы. Вскоре, однако, последовали новые жестокие гонения, коснувшиеся и высшей школы, в особенности революционного студенчества. Рассматривая его как оплот «крамолы», власти поставили охрану у входов в высшие учебные заведения, справедливо опасаясь, что к учащейся молодежи присоединятся рабочие и другие революционно настроенные слои населения и студенческие сходки превратятся в общеполитические митинги.

Попов и весь совет Электротехнического института в постановлении от 27 октября 1905 года подали решительный голос против принятых полицейских мер: «Обсудив настоящее положение в институте, совет находит безусловно необходимым снятие охраны от входов в здание института. По вопросу о митингах в стенах высших учебных заведений совет находит, что таковые будут иметь место в прежней форме до тех пор, пока возможность устраивать их вне учебных заведений не будет предоставлена на началах свободы и неприкосновенности личности, возвещенных манифестом 17 октября, на что считает неотложно необходимым указать правительству через посредство совета директоров высших учебных заведений, полагая вместе с тем обратиться в городское управление с просьбой о предоставлении возможности пользоваться принадлежащими ему помещениями для устройства в них митингов» [784].

За «беспорядки» в высших учебных заведениях несли ответственность их руководители, и Попову часто приходилось иметь объяснения с начальством. Одно такое объяснение стоило ему жизни: через несколько дней после посещения петербургского градоначальника изобретатель радио скончался. Роковые обстоятельства, которые свели его в могилу, описаны в воспоминаниях его дочерью Раисой Александровной: «С сентября 1905 года отец стал директором Электротехнического института. Это обстоятельство оказалось для него роковым. По всей стране прокатилась тогда волна забастовок. Революционное движение захватило и студенчество. В общежитиях, где жили студенты, систематически производились обыски: полиция искала нелегальную литературу и оружие. Отец возмущался этими обысками, протестовал против них, беспрерывно волновался по этому поводу.

Студенческое движение все росло. Правительство требовало самых срочных репрессивных мер против студенчества. Отца вызвали к петербургскому градоначальнику. Там произошел крупный разговор. Градоначальник требовал от директора „принятия мер“, отец, естественно, отказался: он не мог идти против молодежи. В тот день отец вернулся домой крайне расстроенный. Даже мы, дети, заметили что-то неладное. Он был бледен, губы его дрожали, он заикался. За обедом он сел за стол не на свое место, чего с ним никогда раньше не случалось. Потом он стал жаловаться на усталость и головную боль. Но расстроенный и больной, все время волнуясь и тревожась из-за „беспорядков“, все же работал.