Александр Невский

– Ну, ступай. Чогдару поклон. Грустно ему было разговаривать с молодым – пушок на щеках – чербием: почти все старые, прове-рерные боями друзья и советники либо пали в битвах, либо были покалечены настолько, что уже не мот ли исполнять прежних обязанностей. Но не только пустоты в личном окружении заставляли Невского днями и ночами ломать голову над тем, как облегчить жизнь потерявшим работоспособность боевым товарищам, как обеспечить прожиток тысячам вдов и сирот. Отцовской казне он сам нанес тяжелый удар, сгоряча, не зная всех обстоятельств, выпросив у него денег на восстановление, а заодно и перевооружение собственной, крепко потрепанной в последней битве дружины. Теперь-то он знал все: отец еле сводил концы с концами, раздавая пособия вольным землепашцам, чтобы народ не помер с голоду. Знать-то знал, но калеки оставались калеками, вдовы – вдовами, а сироты – сиротами, и надо было, необходимо было где-то раздобыть средства для того, чтобы им помочь. С этой мыслью он ложился спать и вставал с нею же.

И вдруг из Новгорода приехали старые друзья.

– Что с Василием?

– Княжить учится, – усмехнулся Яков Полоча-нин. – Соратников ему мы подобрали добрых и знающих, а Буслай помощь обещал. Он сейчас – в чести. В посадники нацелился.

– А я попрощаться с тобой, Ярославич, заехал, – сказал, вздохнув, Гаврила Олексич. – Псков моей теще земли вернул, да усадьба сожжена дотла, восстанавливать хозяйство надо, а то детей не прокормлю. Отпустишь, Ярославич?

Боевой друг мучительно кашлял, застенчиво сплевывая кровь в тряпицу. Он осунулся, постарел и похудел, и Невский с болью понял, что дни его сочтены. Переглянулся с Яковом.

– Тяжки тевтонские мечи, Ярославич, – невесело усмехнулся Полочанин. – А у Гаврилы и казны нет, и усадьба сожжена, и жена – в тягостях.

– Второго сына ждешь? – улыбнулся Невский.

– Это – как Бог даст, – откашлявшись, серьезно сказал Олексич. – Но прожиток семье я дать должен. Успеть, пока на ногах стою.

– Не смогу я отблагодарить тебя как должно за труды твои ратные, – сокрушенно вздохнул Александр. – Ты уж прости князя своего, Гаврила Олексич.

– Ты меня великой честью жаловал, князь Александр Ярославич. А честь для воина дороже золота. Куда как дороже.

За вечерней дружеской пирушкой сам собою зашел разговор о делах, о трудностях, с которыми нежданно-негаданно пришлось столкнуться Невскому.

– Баловал меня Господь до Ледовой битвы, – вздыхал Александр. – Помалу жертв требовал за победы наши, и, видно, возгордился я. А на льду столько потерял да стольких искалечил…

– Не ты терял, не ты калечил, – строго сказал Гаврила. – Враг достался нам в силе великой, конный и оружный, а ты его разгромил наголову и тем Русь спас. Вот о чем потомки наши думать будут, вот за что вечно пред тобою склоняться.

– Так-то оно так, Олексич, да не о том тужит князь, – сказал Яков. – О том он тужит, что не каждому достойному на боярышне жениться довелось.

– Этой кручиной и я маялся, когда пластом после битвы лежал. Прикидывал, сколько искалеченных, сколько вдов да сирот на Руси окажется. И о том, как бы получше устроить их, тоже думал… – Гаврила Олексич вдруг оживился. – Помнишь, Ярославич, как пред Невской битвой ты меня к Пелгусию посылал? Ижорцы – рыбаки отменные, чем и кормятся, а рек да земель свободных у них на всех достанет. Так, может, тебе с Пелгусием поговорить? Невода чинить и безногий может.

– А безрукий? – усмехнулся Яков.

– А безрукий за кусок хлеба лямку от невода по берегу потащит! – неожиданно резко ответил всегда спокойный и очень сдержанный Гаврила Олексич.

За столом наступило неуютное молчание.

– Не так важно, как кто к труду своему примерится, как то, что люди при общем деле будут, – сказал Александр. – Олексич прав насчет Пелгусия. Человек он добрый, мудрый, отцов крестник к тому же. Если бы еще согласился рыбу нам напрямую поставлять, без новгородских налогов. Разорительны они для меня.

– Псковичей да новгородцев ижорцы бы приютили, и то было бы славно, – вздохнул Гаврила. – Доверь мне, Ярославич, самому с Пелгусием поговорить.

– Ты же вроде на Псковщину уезжать собрался?

– С этим погодить придется. От усадьбы – одни головешки, отстроиться сперва надо.

Князь вдруг встал и молча вышел. А Полочанин сказал виновато:

– Ты уж прости меня, Гаврила Олексич. С языка сорвалось.

– Я так и понял.

И оба улыбнулись друг другу, как в былые времена. Вошел Александр. Протянул Олексичу кожаный мешочек:

– На усадьбу тебе. Прости, что больше не могу.

– Что ты, Ярославич…

– Бери, бери, пока не передумал. Мы с тобой не один кусок хлеба пополам ломали, чего уж там…

Измотанный кашлем и болями Гаврила вскоре ушел спать, а князь и Яков продолжали неторопливо беседовать, прихлебывая медовый перевар. А потом Полочанин спросил неожиданно и без всякого повода:

– На Запад совсем не оглядываешься, князь Александр?

– Под ноги смотрю, как бы на ровном месте не споткнуться, – хмуро сказал Невский. – А что там нового?