Александр Невский

Ворочался великий князь на перинах, вздыхал, то и дело вставал квасу испить, но потом, слава Богу, задремал. И гостей встретил доброй улыбкой, велел ключнику одеть их подобающим высоким чинам образом и, пожелав поскорее набраться сил, оставил их, сославшись на дела государственные.

Дел и впрямь стало невпроворот. Ведь не только разорённой землёй, но и всем великим княжеством Владимирским занимался теперь он. Похоронами и утешениями, податями и прокормом, торговлей и воспомоществованием осиротевшим. Ничем таким прежде он не занимался, и никакого долга он не ощущал. Он способен был ощущать только власть и все делал для того, чтобы ухватить этой власти побольше. Сталкивал лбами дальних родичей, ссорил близких, отъезжал то в Псков, то в Новгород, откуда его гнали, а он снова лез и снова смущал и только сейчас понял, что расплачивается ныне за свою неуёмную страсть раскачивать сложившийся порядок. Понял, проехав по сельским пепелищам, по разрушенным городам, по новым погостам с неосевшими могильными холмиками, под которыми гуртом, второпях отпетые, лежали те, кому не удалось избежать ни татарской стрелы, ни татарской сабли. Да, он сохранил свою дружину, уведя её с кровавого Батыевого пути, но сколько осиротевших, погоревших и искалеченных свалилось на него и в стольном городе, и в других растоптанных городах. А ведь была ещё ранняя весна, и уже не было прокорма для скотины и еды для людей. И в обычные-то годы в это время пустые щи хлебали, а ныне…

— Гость к тебе, великий князь, — доложил появившийся боярин. — Из Смоленска спешит.

— Зови.

У Ярослава не было особых забот в Смоленском княжестве, но за Смоленском стояла Литва, с которой приходилось считаться. Ещё до Батыева нашествия он приметил умного и весьма наблюдательного купца-смолянина, поговорил с ним с глазу на глаз да и сбросил ему мытные налоги в обмен на новости с Запада. Толковый оказался мужчина, довольно знал и по-литовски, и по-польски, и по-немецки, умел слушать, видеть и помалкивать.

Купец вошёл степенно, степенно перекрестился, степенно отдал князю низкий поклон, коснувшись пальцами пола.

— Садись, Негой. Где бывал, что видел, что люди говорят?

— Был в Полоцке, великий князь. За Полоцком — рать литовская, видел сам. сено им поставлял. Слыхал, на Смоленск идти хотят, а потом и к твоим землям. О Вязьме много говорили.

— И меня уже не боятся? А ведь трепал их, помнить должны.

— Считают, что тебя, великий князь, добро татары потрепали. Ежели возьмут Смоленск и Вязьму, Москва следующей будет.

— Добрые вести, Негой, очень добрые. — В бороде Ярослава блеснула прежняя улыбка, бледная, полузаметная и не обещающая ничего хорошего. — Я с лихвой оплачу твои товары, а ты немедля вернёшься в Вязьму. И будешь громко жаловаться, что у нас полный разор, торговлишка захирела, ратников уж и не набрать, а князь, мол, увёл свою дружину в Новгород.

— Все исполню, великий князь. Ежели нет повелений, дозволь удалиться. Сегодня же уведу обозы в Вязьму.

Негой отдал полный поклон и тут же вышел. Князь хлопнул в ладоши и, не оглядываясь, сказал возникшему в дверях боярину:

— Яруна ко мне. Одного.

Когда Ярун вошёл, князь старательно писал тростниковой палочкой. Он любил писать и никогда не занимал писцов личной перепиской.

— Где татарин?

— Твоими скакунами любуется. С ним Сбыслав.

— Сбыслав. Почему так назвал?

— Мила велела перед смертью. Чтоб слава его сбылась.

— Отдыхать тебе не придётся, — сказал Ярослав, закончив письмо. — Литва на Смоленск наседает. Отвезёшь повеление Александру, пусть идёт на княжение в Новгород со своими отроками. Приглядывай за ним, Александр горяч, бабка у него — половчанка.

— Коли горяч да отходчив, беда невелика.

— И разумен. Разумнее Федора.

— Упокой, Господи.

— Знаешь, когда Федор умер? За два дня до свадьбы собственной. — Ярослав вздохнул. — И меды, что для свадьбы изварены были, на поминки пошли. Теперь Александр — старший. Андрей молод и бестолков. А с новгородцами надо — с толком. — Князь протянул свиток Яруну, задержал в руке. — Самолюбив Александр по молодости своей, но разумное слушать умеет, не в пример Андрею. Повеление отдашь лично.

— Все исполню, князь Ярослав.

— И о татарине. Почему он в христианство переметнулся?

— А он и был христианином, только другого толка. Говорит, в степи много таких.

— Дай-то Бог. — Князь помолчал, припоминая, не забыл ли чего сказать. — Отобедаете, поспите, как обычай велит, и — в дорогу. — Ярослав вдруг порывисто поднялся, обнял Яруна, трижды расцеловал, сказал тихо: — Прости, Ярун, Бога ради, прости за Милашу.

— Не простил бы, Сбыслава бы не привёл.

— Тайну Сбыслава в сердцах сохраним. Братоубийства боюсь, раздора боюсь, смуты боюсь. Нам сейчас покой нужен, Ярун. Ступай, ещё успеем проститься.

Ярун молча поклонился и вышел.

5

Конюхи прогуливали княжеских лошадей в большом конюшенном дворе, где и застал Ярун своего анду и Сбыслава. Юноша с горящими глазами смотрел, как игриво бегают по кругу молодые выхоженные кони.

— Красота-то какая, отец! — восторженно сказал он. — Особо вон тот, чалый.