Александр Михайлович Ляпунов

— …Это — достижение истины во что бы то ни стало и как бы то ни было. Но только истины в том виде, в каком она… — затруднившись в выборе слова, он произносит всем уже привычное «мм… как сказать» и заключает: —…в каком ее можно достигнуть.

Вдруг голос лектора срывается на высокие теноровые ноты и звучит уже быстро и энергично:

— Не в том дело, чтобы, отпирая храм ключом, прямо пойти и сдернуть завесу с сокрытой истины, — ничего нету, сказки, пустое! — почти кричит Менделеев в аудиторию. — Ничего такого нету, никакой такой завесы нет! Истина не спрятана от людей, она среди нас, во всем мире рассеяна. Ее везде искать можно: и в химии, и в математике, и в физике, и в истории, и в языкознании — во всем том, что направлено к отысканию истины. Оттого-то это все соединяется в университете.

Сколько уже таких наставительных речей держал в своем курсе Дмитрий Иванович! Студентам они представлялись не менее яркими и увлекательными, чем излагаемые специальные вопросы.

Внезапное оживление в аудитории извлекло Александра из набежавших на него воспоминаний. Кажется, Менделеев и ныне отступил от темы лекции в область воспитующих душу материй. Ляпунов стал вслушиваться. Так и есть:

— …Надобно иметь фонарь науки для того, чтобы осветить эти глубины, увидеть в темноте. И если вы этот фонарь знания внесете в Россию, то вы сделаете в самом деле то, чего от вас ожидает Россия. Ибо от чего же зависит ее благосостояние? — Лектор пытливо вглядывался в слушателей. — От чего зависит богатство или бедность ее народа и ее международная свобода? Ведь только независимость экономическая есть независимость действительная, всякая прочая есть фиктивная…

Уж, кажется, до чего просто и без затей изъясняется Дмитрий Иванович, но как неравнодушно воспринимаются его слова. Лекции его и неровны по интонации, и стилистически невыдержанны, а словно бы завораживают публику вопреки своим обильным речевым неправильностям. А может быть, как раз благодаря им? Да-да, Александр не в шутку подозревает, что внешняя неприглядность речи, погрешности ее строя и оборотов лишь неизбежная сторона, сопутная какому-то особому скрытому ритму изложения, какой-то не выраженной явно мелодии, которые невозможно даже уяснить разумом. Потому-то Менделеев так захватывает слушателей, заставляя мыслить в такт с ним, вровень с ним переживать излагаемое содержание. Будто на души их воздействует тонкая, искусная музыка.

Да это и есть музыка, музыка речи. В самом деле, вот дробное стаккато[6] скороговорки сменяется умеренным ритмом на средних нотах. И вдруг голос лектора обрушивается на аудиторию отрывистыми низкими аккордами, бьющими в ухо. А следом полились высокие, тягучие звуки, почти плачущие. Точно сопровождает лекцию никем не слышимый и никем не осознаваемый аккомпанемент, подчиняющий себе и настраивающий аудиторию.

Когда Александр впервые напал на эту мысль, он тут же пожалел, что нет с ним рядом Сергея. Не забыл он, с каким интересом внимал его брат своим музыкальным слухом разноголосому говору нижегородской ярмарки. Ему бы в удовольствие было постигнуть скрытую музыкальность лекций Менделеева. Впрочем, ее оценит всякий, кого природа наделила мало-мальски развитым музыкальным воображением и слуховой внимательностью.

На пасхе лекции закрылись, и наступила экзаменационная пора. Целых два месяца отвели студентам на приготовления. Александру предстояли экзамены из четырех предметов: начертательной геометрии, аналитической геометрии, химии и богословия. А в Петербурге входила в свои права весна, первая его петербургская весна. Ляпунов с непривычки дивился тому, как быстро исчез в городе снег, который все время убирали и свозили в Неву, Исчезли и санные извозчики, с которыми в Нижнем расставались не так скоро. На улицах установилась совершеннейшая слякоть, но сколько-нибудь часто выходить из дому не приходилось.

Накрепко приковал к себе Александра стол с разверзнутыми на нем конспектами лекций. Начавши готовиться по химии, которая по порядку стояла первой в расписании, обнаружил он, что объем материала чрезвычайно велик. Менделеев не дал никакой программы, и оставалось только штудировать целиком его «Основы химии» — том, заключающий в себе две тысячи страниц. Напрасно Михайловские и Сеченовы старались залучить студента на обед хотя бы в воскресные дни, ему сделалось не до визитов. До четырех часов пополуночи просиживал Ляпунов за учебником и спать ложился, когда за окном становилось уже светло.