Александр Матросов(Повесть)

На стыках рельсов стучат колеса. Тусклый свет пасмурного дня едва проникает сквозь обледенелые стекла. Уже перепеты все песни, угомонился вихрастый гармонист Пашка Костылев. Бойцы в полумраке с увлечением играют в шахматы, домино. Только Петр Антощенко, сидя у окна против Матросова, все еще тихо поет грустные украинские песни.

Перед Матросовым — книга. Он уже прочел ее и теперь листает, просматривая особенно понравившиеся места, думает. Ему хочется поделиться своими мыслями с Антощенко, но, взглянув на него, Матросов невольно улыбается.

Петр, завороженно глядя куда-то вдаль и покачивая головой, шепчет:

Ой, сердце все лыне в той гай золотый,
Де Леся спивала про щастя и долю.
Ой, витре, мий брате, мий виснык крылатый,
Леты ж ты по морю, по чистому полю,
Скажи моий Леси, що вирно люблю.

Заметив, что Матросов внимательно слушает его, Петро замолк и опустил глаза.

— Чьи это стихи, Петро?

— Та ничьи.

— Как ничьи? Хорошие — и ничьи?

— Та не сердься, друже, мои вирши.

— Ох, Антошка, да ты поэт!

— Та не смийся… То я про Лесю нарочно так гладенько складаю слова, щоб их спивать можно было.

— Ну, еще читай!

— А ты, часом, не шуткуешь?

— Вот чудак! Да просто ж хорошо! Читай!

Антощенко читает стихи о Лесе. Глаза его влажнеют, блестят, губы по-детски вздрагивают. Кончив, он отвернулся.

— Ну, что ж ты, Петрусь? — участливо спросил Александр. — Такие хорошие стихи, а ты насупился!

— Знал бы ты, Сашко, як важко сердцу… — тихо говорит Антощенко. — Чую, фашист-зверюга издевается над Лесей, над семьей моей… А може, и замучили уже, а я тут вирши складаю.

Матросов опускает глаза, думает. Какие найти слова, чтобы утешить друга?

Поезд подходит к большой станции, забитой эшелонами и людьми.

— Где чайник? За кипятком пойду.

— Не твой черед, Сашка, — мой, — говорит Костылев.

— Ничего. Доброе дело можно делать и вне очереди.

Матросов любит ходить на станцию: можно увидеть много незнакомых людей, узнать последнюю оперативную сводку, добыть газеты.

С чайником он бежит к вокзалу. У витрины — толпа. Люди читают сводку. Он приподнимается на носки, чтобы лучше видеть. Но толпа довольно уже гудит: «Прорвана блокада!.. Прорвана блокада Ленинграда!»… Прочитав сводку, Матросов улыбается соседу:

— Хорошо! Освобождают Ленинград, и на всех фронтах разворачиваются большие дела!

Довольный, он подбегает к кубу с кипятком, но тут непорядок. В клубящемся облаке пара толпятся люди, отталкивают друг друга, обжигаясь, проливая кипяток.

Матросов с минуту смотрит на все это и, не вытерпев, вмешивается. Он еще под впечатлением сводки: и как эти люди не понимают, что надо все делать организованно, дружно?

— Ну-ка, военные, покажем пример, — властно говорит Александр. — Так дело не пойдет. Кипятку не возьмем и ошпарим друг друга. Стройся в очередь! Ну, кому говорю? Становись в затылок.

Матросов быстро наводит порядок. Люди благодарят его, унося кипяток.

— Молодец! Это по-нашему, по-военному, — одобряет девушка в ватнике, туго затянутом ремнем. Обожженное морозными ветрами лицо ее светится улыбкой, а в черных глазах — веселый огонек.

Матросов вздрагивает от удивления: где он видел этот вздернутый нос?

— Мы с вами будто где-то встречались?

— Я из Ленинграда, — отвечает девушка.

— Из Ленинграда?

— Ну да, я же сказала, — из Ленинграда.

Порывисто сдвинув шапку-ушанку на затылок, девушка делится своей радостью:

— Сводку знаете? Войска Волховского и Ленинградского фронтов прорвали блокаду Ленинграда! Теперь бьют фашистов в Синявинских болотах. Вот хорошо-то.

— Знаю: я только что прочел сводку, — улыбнулся Матросов и, подумав, спросил: — Скажите, как вас зовут?

— Людмила Чижова.

— Люда? — почти вскрикнул Александр.

— Ну да! — засмеялась девушка. — Сержант ОЗАДа. Понимаете? Отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона. Вон вагоны в конце вашего эшелона. Чего так уставились? Не видали девушек сержантов, что ли?

— Видать-то видал, да не таких… А вы, товарищ сержант, не были на Днепропетровщине?

Девушка всмотрелась в Матросова, вдруг просияла и обхватила его шею руками:

— Сашка! Сашенька! Да я ж думала, что ты совсем пропал. Да как же я тебя сразу не узнала? Помнишь, как мы с тобой в детдоме альбом разрисовывали?

— Ну вот, — стыдливо и осторожно отстраняется Матросов от Люды, — а говоришь «я из Ленинграда».

— А как же, Сашенька? Ведь я студентка Ленинградского университета. Понимаешь?

Они настолько увлеклись воспоминаниями, что и не заметили, как подошли к вагонам. Друзья спешили поговорить обо всем, боясь, что судьба, так щедро наградившая их этой неожиданной встречей, так же быстро и оборвет ее.

— Ну, какой же я индюк! — смеется Александр. — Как же я не заметил, как же я не почувствовал, что к нашему эшелону прицепили ваш ОЗАД и что ты, Людка, едешь со мной в одном поезде! Говоришь, — студентка? Но почему же ты тут?