Александр Матросов(Повесть)

Растроганный Щукин схватил его за руку:

— Будешь вроде братишки моего? Да? Дружба наша, значит, еще крепче! Да?

Клыков, наблюдая за ними издали, грозил кулаком.

Он был противен Матросову. Самодовольный, тупой, неряшливый, постоянно что-нибудь жующий, Клыков со всеми воспитанниками вел себя вызывающе. Когда ребята готовили уроки, он шумел, мешал им. Днем он спал где-нибудь, а ночами шумно ворочался на скрипящей под ним койке, громко кряхтел, зевал с подвыванием, потом вставал и, грохая сапожищами, бродил по общежитию.

Однажды Клыков хотел избить Щукина. Испуганный, взъерошенный Тимошка бегал по общежитию, ловко, как зверек, увертываясь от огромных ручищ Скуловорота, а тот, рассвирепев, гонялся за ним, опрокидывая тумбочки и стулья.

— Стой! — вдруг преградил ему дорогу вошедший Матросов. — Не смей Тимошку трогать!

Но Клыков легко оттолкнул его в сторону и снова бросился за Тимошкой. Видя, что глаза Клыкова налились кровью и он может искалечить Тимошку, Матросов подставил под ноги преследователя половую щетку. Клыков споткнулся и с грохотом покатился вниз по лестнице. Ребята неудержимо захохотали.

Клыков свалился прямо под ноги Кравчука.

— Что с тобой, Клыков? — спросил воспитатель. — В полетах тренируешься?

Ребята засмеялись еще громче, довольные шуткой воспитателя. Взявшись за живот, смеялся и Матросов.

— В чем дело? — нахмурясь, обратился Кравчук к ребятам. — Что здесь происходит?

Все молчали. Ждали, что обо всем скажет сам Матросов, но и тот молчал.

— Убили! — простонал Клыков, задыхаясь от бессильной ярости. Хвастуну и силачу, ему стыдно было признаться, кто его обидел, и он прикинулся еле живым. Его отправили в санчасть.

После этого случая Матросов стал избегать встреч с Кравчуком. Ему казалось, что воспитатель недоволен им. Это было мучительно для Александра. «Он все знает и ждет, что я сам сознаюсь. Ведь я слово дал ему говорить правду… — И тут же утешал себя: — Но ведь он же не спрашивает меня. Спросит, тогда и скажу…»

Так он терзался несколько дней, потом решил сказать Кравчуку всю правду.

Вечером в сквере он отозвал Кравчука в сторону:

— Трофим Денисович, что я вам скажу…

— Послушаю.

— Правда ли, что художника Куинджи звали Архип Иванович?

— Правда. Но ты не об этом хотел сказать, Александр.

— Да… — И Матросов быстро заговорил, будто стремясь скорее освободиться от своей вины. — Трофим Денисович, получилось нехорошо… Это я тогда свалил Скуловорота…

— Клыкова, — поправил Кравчук.

— Я свалил… Но жаль только, что стекла разбили, а его не жаль. Сам он — лентяй, драчун, дармоед, да еще, понимаете, сбивает с толку слабовольных ребят, зовет к бродяжничеству.

— Постой, постой, — прервал его Кравчук. — Так ты что, извиняться решил или обвинять? По-моему, расправляться боем можно только с врагами на войне, а Клыков ведь не враг. И мы его тут держим, чтобы воспитать из него хорошего человека, — понятно? Так если ты сознательный, — помоги нам в этом. А ты что делаешь?

— Да нет, я виноват, конечно. Виноват, что стекла побил и что… что Скуловорота…

— Клыкова, — опять поправил Кравчук и недовольно заметил: — И потом, знаешь, не нравится мне, что ты его за глаза порочишь. Надо иметь мужество в глаза говорить человеку о его недостатках. Кто тебе помог спустить его с лестницы?

— Я один.

— Опять неправда. Он пятерых таких, как ты, сомнет.

Матросов рассказал, как было дело.

— Я один виноват, меня и наказывайте!

— За откровенное признание вину твою прощаю, но знай: если ты на словах только хочешь быть лучше, а на деле будешь поступать по-прежнему, нам с тобой не сговориться. Не люблю пускать слова на ветер. Говорят, хорошее слово веско и ценно, как золото, а пустое — летит по ветру, как шелуха…

Матросов молчал, опустив глаза.

— Не понимаю, из-за чего ты враждуешь с Клыковым, — сказал Кравчук. — Вы же будто дружили?

— Сказать правду, Трофим Денисович, я сам с Клыковым поступил подло…

— Да-а? В чем же, не секрет?

— Был секрет, конечно, теперь — дело прошлое… Я дал ему обещание и нарушил его. Хорошо ли это?

— Плохо, конечно. Какое обещание?

— Бежать из колонии решили мы, а я помешал. Вот он и бесится.

— Ах, вот оно что! — улыбнулся Кравчук. — Так ты, брат, хорошо поступил.

Матросов обиделся:

— Вам смешно, Трофим Денисович. Говорите: то «плохо» я поступил, то «хорошо», — а как же будет верно?

— Да ты не сердись, Александр, — серьезно сказал Кравчук. — Конечно, в этом случае ты хорошо сделал, что нарушил ошибочно данное тобою слово, предотвратил беду — свою и товарища.

Матросов облегченно вздохнул: хорошо, что воспитатель снял с него тяжелую обузу.

Но трудности только подстерегали Матросова. Они порой складывались будто из мелочей, но все-таки нелегко было преодолевать их.

На другой же день Кравчук заметил ему:

— Что же ты, Александр? Председатель санитарной комиссии должен быть примером чистоты и аккуратности, а у тебя вид, прямо скажем, неряшливый. Пуговицы на спецовке оборваны, тельняшка будто у трубочиста…