Александр Матросов(Повесть)

— Смотри, называется гинкго, — говорит Кравчук. — Древнейшее дерево на земном шаре. Этот вид существует миллионы лет, понял? Просто чудо-дерево! — Глаза Кравчука блестят; он говорит с таким увлечением, что его волнение постепенно передается и Сашке. Неутомимо жадный к знаниям, воспитатель, видимо, сам еще удивляется сделанным открытиям и старается пробудить интерес к ним у диковатого хмурого новичка. — Гинкго, видишь ли, было еще до папоротниковых, из которых каменный уголь образовался. Это удивительное дерево. Некоторые восточные люди считают его священным, символом вечной дружбы. Занятно, а?

— Занятно! — качает головой Сашка.

Ишь, до чего докопается Кравчук. Символ вечной дружбы? Но разве возможна такая дружба? Вот и он, Сашка, дружил с Тимошкой; даже поклялись они однажды, соединив руки над степным костром, вечно дружить, а эта дружба чуть ли не раньше, чем зажили ожоги на руках, уже и лопнула, как мыльный пузырь. Дал Сашка обещание и Клыкову дружить с ним. Но это только потому, что их связывает одно задуманное дело. Какая же тут дружба?.. И Сашка с хитроватой усмешкой спрашивает воспитателя:

— И вы, Трофим Денисович, храните листок, наверно, на память о своей дружбе с кем-нибудь?

Странно: Кравчук почему-то смутился. Но, подумав, он улыбнулся и кивнул:

— Да, есть у меня друг. — И глаза его заблестели детски-простодушно.

Сашка насторожился: какая же такая может быть дружба у этого странного Кравчука?

— Расскажите о своей дружбе, — попросил Сашка.

— Нет! — решительно покачал головой тот. — Зря об этом не говорят.

«Утаил… считает меня еще малышом-глупышом или недостойным», — ревниво подумал Сашка.

Кравчук бережно вложил в записную книжку листок и заговорил опять прежним тоном:

— У нас гинкго — редкость. Я в Крыму всего три деревца видел. И там же видел мамонтово дерево. Оно, знаешь ли, до пяти тысяч лет живет.

— Ух ты! Как долго! — снова увлекся Сашка.

— А сколько разного дива в ботанических садах! Глядишь — и не наглядишься. Тысячи и тысячи разных растений. А вот наш Мичурин начал создавать новые виды фруктовых деревьев. Заставляет их расти там, где хочет человек, и приносить новые, невиданные плоды. На севере, знаешь ли, будут расти какие-то особенные персики, апельсины, лимоны. Да вот сам увидишь: скоро вся наша страна украсится садами и цветами. Попомнишь мое слово — они этого добьются, наши ботаники, преобразователи природы! Велика честь — украшать землю и в изобилии выращивать плоды и злаки.

— А они путешествуют, эти ботаники? — спросил Сашка.

— А как же! Они по всему свету путешествуют, изучают растения. Мы же говорили о Козлове…

— Вот бы стать ботаником! — решительно сказал Сашка, хлопнув себя по колену. — Я потому, знаете, чтобы путешествовать, и хочу убежать.

Кравчук сделал вид, что не заметил, как проговорился Матросов, и стал рассказывать, как один его дружок, геолог-разведчик, в вековечных тундрах за Полярным кругом нашел неисчерпаемые запасы каменного угля.

— Да с такой, знаете ли, топливной базой мы преобразуем весь северный край, настроим новых заводов, городов, электростанций. И какое же спасибо люди будут говорить этому простому человеку за его открытие!

Вот с какой пользой можно путешествовать, Сашок!.. Понимаешь?

— Понимаю, Трофим Денисович, — тихо ответил Матросов.

Воспитатель лукаво улыбнулся:

— Но почему же и ты так не путешествовал?

Матросов вспомнил свое горемычное бродяжничество и показался самому себе таким жалким и смешным, что стыдно было взглянуть в глаза воспитателю.

— Какое там оно мое… путешествие! — нахмурился он. — Сами вы все это хорошо знаете…

— То-то и оно, — сказал Кравчук. — От себя никуда не уйдешь. Самому надо другим стать. А беспризорничество не путешествие — чепуха, жалкое нищенство. Чего зря бродить по свету бездомной собакой, когда везде ты нужен и можешь пользу людям принести? Настоящий советский человек — гордый и на нищенство не пойдет. Он любит жизнь, как хозяин-преобразователь, а не как безучастный и беспомощный бродяга. Надо путешествовать для пользы науки, для пользы народа, как Миклухо-Маклай, Козлов, Пржевальский, как мой друг геолог.

— Так ведь то — ученые, а я, понимаете, как перекати-поле, — бурьян такой катучий, — как песчинка, как тот слепух-крот, — с горечью сказал Матросов.

Искреннее признание новичка тронуло воспитателя. Но излишнее самоуничижение так же дурно, как и высокомерие. Кравчук вспомнил завет своего колонийского учителя: человеку, понявшему беду свою, нельзя все время твердить, что он плох. Иначе он совсем потеряет веру в себя. Напротив, надо вызвать у него уважение к себе и веру в силы свои.

— Я и говорю: у тебя, Матросов, еще все впереди, только надо учиться. Я тоже был, как крот, когда беспризорничал. Так можно, знаешь ли, сто лет прожить, как сорная трава, и ничего не знать. А я поднатужился, сперва школу, потом педагогический институт окончил… Да и теперь продолжаю пополнять свои знания.

— Кто же помог вам стать другим?