Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Народную любовь к царю-освободителю редакция либерального исторического журнала «Русская старина», издававшегося М.И. Семевским, подчеркивала при помощи публикации материалов о памятниках Александру II, сооруженных на средства крестьян^{649}. На страницах названного журнала помещались статьи и документы, освещающие подготовку Великой реформы, биографии ее «отцов». Особый интерес представляют сообщения о ежегодных торжественных обедах членов редакционных комиссий. На юбилейном обеде 1886 г. под председательством К.К. Грота было свыше 30 приглашенных из оставшихся в живых членов редакционных комиссий, представителей высших законодательных учреждений и «трудившихся по крестьянскому делу». В их числе: А.А. и В.А. Арцимовичи, Н.Х. Бунге, С.И. Зарудный, СА. Мордвинов, Н.П. и П.П. Семеновы, М.Е. Салтыков, М.И. Семевский, Н.П. Стояновский и др. Были приглашены Ю.Н. Милютин и Н.Я. Ростовцев в память заслуг их отцов^{650}. Речи, поздравительные телеграммы, тосты, звучавшие на обеде, свидетельствовали о сакрализации реформы его участниками, о восприятии ее как «святого дела», главного итога своей жизни, а соратников, готовивших «освобождение», — как семьи.

Миф о Великой реформе как о самом выдающемся событии в истории страны нашел достаточно яркое воплощение в редакционной статье «Русской старины», посвященной ее 25-летнему юбилею: «19-ое февраля обычный ежегодный всероссийский, хотя и неустановленный никакою табелью, праздник. Есть ли уголок на Святой Руси, где бы в этот день с чувством беспредельной, благоговейной любви к памяти великого государя-освободителя не было бы произнесено его имя! В Петербурге, в месте, где именно поднял свой бессмертный труд незабвенный монарх, где еще живы не только многочисленные свидетели этого труда, но и некоторые из главнейших его участников, конечно, особенно дороги воспоминания, соединенные с днем 19-го февраля, днем подписания величайшего в летописях России законодательного акта, положенного в основание всего нового строя свободной от крепостного ига России»^{651}. О всенародном характере «дня великого избавления» писала «Всемирная иллюстрация», поместившая в одном из февральских выпусков 1886 г. несколько рисунков, посвященных эпохе Александра II, и стихотворение Беземана «Памяти Царя-Освободителя»^{652}.

Несмотря на попытки либеральной общественности придать празднованию 25-летия крестьянской реформы широкий характер, юбилей не стал событием, сплотившим оппозиционные силы и заставившим власть вернуться к идее «увенчания здания» — продолжения либерального реформирования страны, учреждения парламента и конституции. «Газета А. Гатцука» 21 февраля 1886 г. сообщала о том, что «день величайшего в истории России события — уничтожения в ней рабства, пройден у нас совершенным молчанием как со стороны вольных и невольных освободителей, то есть помещичества, так и со стороны освобожденных»^{653}. Основной причиной молчания автор статьи считал сохранение рабского сознания у русского народа. Именно потому, что русский народ остался рабом и понимает свободу так, как ее понимает раб, «не умея к ней приладиться и с ней управиться», он не смог осознать истинного значения «великого дела царя-освободителя».

Мемуары русских интеллектуалов о середине 1880-х гг. демонстрируют и поколенческие различия в интерпретации значения либеральных (в первую очередь, крестьянской) реформ и тем самым расширяют наши представления об идейном контексте празднования ее 25-летнего юбилея. Достаточно распространенную эволюцию восприятия крестьянской реформы ее современниками раскрывают размышления историка литературы, беллетриста, редактора газеты «Живописное обозрение» П.Н. Полевого.

Вспоминая 19 февраля 1861 г., он упоминал о своем восторге и преклонении перед «великостью подвига царя», подарившего новую жизнь двадцати миллионам своих подданных. «Освобождение крестьян, — писал он, — представлялось нам… чем-то вроде магического талисмана, до которого трудно было только добраться, которым трудно было только овладеть, но овладев им, его можно было всюду и смело пускать в ход — и при одном прикосновении этого магического талисмана все должно было оживать, расцветать, молодеть, воскресать физически и нравственно. Против этого талисмана, как нам казалось, не сильны были никакие законы физической инерции, никакие условия исторического роста и последовательности событий… И какою радужною, какою светлою, какою изумительно-прекрасною представлялась нам будущность России, освобожденной от векового укора и постыдного неравенства сословий»^{654}. Спустя четверть века стало понятно, что всходы «нового посева» были тягостны и болезненны, многие иллюзии развеялись, а сам факт освобождения крестьян давно утратил значение магического талисмана^{655}.