Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Как известно, внимание Покровского к марксизму было обусловлено теми поисками новых социологических идей, которые характеризовали развитие исторической науки на рубеже веков. Старший современник Покровского П.Н. Милюков вспоминал, что его поколение, отвергая значение истории повествовательной, желало приблизить принципы исторического исследования к экспериментальному научному знанию, перейти «от истории событий к истории быта»^{31}. Этой потребности отвечал экономический материализм. Концентрированное выражение идеи экономического материализма получили в предисловии Покровского к его «Очерку истории русской культуры». По утверждению ученого, «исторический материализм является не чем другим, как попыткой приложить общенаучные методы к изучению исторических явлений». По мнению историка, ход исторического процесса объясняется закономерностями, лежащими вне воли и сознания отдельной личности. Важнейшей сферой, влияющей на поведение человека, является экономика, «поскольку человек физиологически подчинен тем же законам, как и все органические существа, стало быть, главной его потребностью является потребность питания («все, что живет, питается и все, что питается, живет»), а с другой стороны, его сознательная жизнь предполагает, как необходимое условие, его жизнь органическую (организм умерший лишен сознания), то потребность в поддержании организма, потребность питания, есть основная потребность человека, как и всякого другого живого существа; только после удовлетворения этой потребности он может думать о других — и его деятельность, направленная к удовлетворению этой потребности, есть основная деятельность человека. Значит, “главными” культурными фактами являются факты экономической культуры, история хозяйства — ибо основной задачей хозяйства является добывание пищи»^{32}. Такая трактовка исторического процесса не исключала возможности революционного преобразования действительности, но рассматривала эту возможность лишь как реализацию через действия людей объективных экономических закономерностей. Следовательно, любая альтернативность исторического процесса была совершенно исключена, а значит, в концепции Покровского вовсе не находилось места для революционной ситуации[1]. Революция, как известно, в марксистской социологии связана с переходом от одной формации к другой. Покровский же считал, что стержнем, определяющим ход русской истории, была борьба между торговым и промышленным капиталом — частями одной капиталистической формации.

Правда, Покровский иногда называл преобразования 1860-х гг. «революциями сверху», что было для него синонимом радикальности реформ. Вплоть до конца 1920-х гг., оценивая мотивы реформ 1860-х гг., он не отводил решающего значения крестьянскому движению и подчеркивал крайнюю слабость революционного подполья. Полемизируя с некими «буржуазными» историками, Покровский иронично замечал: «Как ни изображали это событие как уступку, вырванную у царизма благородными борцами за свободу, борцы как-то очень мало обнаружили себя именно в это время»^{33}. Достаточно критично оценивал Покровский и деятельность Н.Г.Чернышевского, у которого он находил «меньшевистскую тактику», заключавшуюся в том, чтобы «постепенно, путем мирного давления образованных классов… добиться от царя всяких уступок»^{34}. Крестьянское же движение, на которое возлагали огромные надежды настоящие революционеры — «коммунисты» «Молодой России», не оправдало себя. Как пишет Покровский, «обманутые крестьяне немножко поволновались, довольно, впрочем, энергично… но, в общем, большого крестьянского движения не получилось, революции не вышло», так как «крестьянство не оправдало надежд и оказалось состоящим не только не из прирожденных социалистов, но даже не из прирожденных революционеров, оказалось весьма мало революционным»^{35}. В сущности, его оценка причин реформы аналогична тем оценкам, которые давала старая «буржуазная» историография.

Нельзя не отметить, что позиция исследователя в рамках избранной марксистской методологии непротиворечива и согласуется с фактами. Признав признаком революционности наличие идеологии и (или) массового народного движения и не обнаружив на рубеже 1850-х и 1860-х гг. ни того, ни другого, историк сводит причины реформ к экономическому фактору, который вынуждает правительство проводить серьезные преобразования.