Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Генсек снова — уже в который раз — с трибуны съезда говорил о том, чем была вызвана перестройка, перечислял те тяжелейшие проблемы, которые накопились во всех сферах советской жизни. Вся логика его рассуждений подводила к тому, что необходимы фундаментальные перемены в экономике, что она должна быть многоукладной, с разнообразными формами собственности и хозяйствования, что без рыночных отношений не обойтись. Именно рынок, говорил Горбачев, поможет нам решить многие накопившиеся социальные беды. И при этом глава партии, как и прежде, оговаривался: без социализма нам не обойтись.

Эта оговорка, впрочем, не могла ввести в заблуждение консервативно настроенных делегатов. Съезд партии временами напоминал шумный базар: кто кого перекричит. После долгих дискуссий по порядку ведения было принято решение заслушать отчеты членов Политбюро и секретарей ЦК.

Александр Николаевич понял, что, видимо, он и станет главной мишенью для критически настроенных участников съезда. Но сдаваться не хотел. Всю ночь работал над своим отчетом, выверял каждое слово, каждую мысль. 2 июля 1990 года в ходе вечернего заседания одним из первых вышел на трибуну.

Начал с того, что полностью поддерживает положения и выводы доклада товарища Горбачева. Подчеркнул историческую правоту выбора 1985 года, то есть начала перестройки[304].

Теперь предстояло сказать о родной коммунистической партии. Да, он расстался с иллюзиями относительно возможности ее реформирования. Но пока не отважился назвать черное черным, опять прибег к эзопову языку:

В этих условиях считаю, что только обновленная, полевевшая и помолодевшая партия способна будет повести страну и дальше по пути серьезных преобразований. Движение это неостановимо, оно пойдет — с партией или без нее. Консервативные настроения и тенденции, которые выразительно заявили о себе в последнее время, — следствие и свидетельство того, что партия еще в значительной степени остается пленницей системы общественного застоя, порожденной режимом личной власти.

Именно этот хребет авторитарного организма пытается переломить перестройка. Но по этой же самой причине она вызывает у определенных слоев жгучую к себе ненависть. Судить теперь перестройку, которая, конечно же, не безупречна, или разобраться всерьез, чем она вызвана, что ей мешает и противодействует? Вот дилемма съезда, как я ее вижу.

Далее Яковлев приступил собственно к отчету о своей деятельности как член Политбюро ЦК КПСС. Сначала говорил о том, что удалось сделать, возглавляя Комиссию по международной политике — тут подводных камней почти не ожидалось, все было прозрачно и понятно. Яковлев послушно выполнял установки ЦК и генсека по нормализации отношений с другими государствами, закрытию последних бастионов холодной войны. Упрекнуть могли только за одно: за то, что отпустили, отдали капиталистам страны Восточной Европы, еще вчера считавшиеся социалистическими. Но и на этот возможный упрек ответ у него имелся.

Затем перешел к своей работе в Комиссии по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями. Пояснил: доброе имя за это время возвращено почти миллиону человек. Этим не ограничился, стал рассуждать о том, как создавался и запускался механизм репрессий, как он функционировал, как смогли его организаторы подмять под себя партию, госорганы, общество. «Все это не праздные вопросы, — подчеркнул Яковлев. — Но ответ один: правда о сталинизме — это приговор созданной им системе».

Понятно, что самое главное он пока не сказал. Понятно, что огромный зал Дворца съездов, заполненный делегатами со всей страны, ждал от него пояснений по поводу другой стороны его деятельности — на поприще идеологии, за Яковлевым к этому времени уже давно укоренилось прозвище «архитектор перестройки», ее закулисного управителя. И обойти эту сторону он не мог.