Александр I

Справа на отца Филарета с самого начала работ опасливо будут поглядывать его будущие гонители, екатерининские архаисты. Для них Православная Церковь была атрибутом нации, а пышное велеречие — атрибутом Церкви. Они твердо стояли на том, что Библию можно читать только по церковно-славянски. Мысль о том, что Христос проповедовал на простонародном языке, а не на «высоком» библейском; что большинство Евангелий написаны не на классическом греческом, а на полуразговорном койне, — показалась бы им кощунственной. Спустя несколько лет адмирал Шишков составит рапорт о деятельности Библейских обществ. Здесь он прямо и честно выскажет все претензии и страхи, что обуревали многих ревнителей старины (предпочитавших, однако, помалкивать):

«Отколе сии общества водворились к нам? — от английских методистов!.. Разве мы какие-нибудь дикие народы, без их учений обойтиться не могущие?.. Наши митрополиты и архиереи… с седою головою, в своих рясах и клобуках, сидят с мирянами всех наций, и им человек во фраке проповедует Слово Божие!.. Где же приличие, где важность священнослужения, где церковь?.. Они собираются в домах, где часто на стенах висят картины языческих богов, или сладострастные изображения любовников, и сии собрания свои, без всякого богослужения… сидя как бы в театре… равняют с церковного службою… Не похоже ли это на Содом и Гомор?..»[197]

Затем, когда Филарет по поручению Библейского общества приступит к переложению книг Ветхого Завета, они начнут отстаивать первородство греческого источника славянской Библии, Септуагинты, перед еврейским оригиналом. Не во всемирном еврейском заговоре будет дело, а в ужасе перед масонами, их тайным знанием, которое, как казалось, каббалистически зашифровано в еврейском алфавите. (То, что некогда покровительствуемый Сперанским иллюминат Фесслер оказался профессором именно гебраистики, наводило Шишкова со товарищи на особо тревожные размышления.)

Страшная морда апокалиптического зверя все откровеннее, все наглее будет выглядывать из темных углов адмиральского кабинета, куда не доставал колеблющийся свет свечей:

«…Деяния библейских обществ… состоят: 1. В намерении составить из всего рода человеческого одну какую-то общую республику и одну религию: мнение мечтательное…[198] Оно сперва скрывалось под именем тайных обществ, масонских лож… а потом… укрылось под другие благовиднейшие имена либеральности, филантропии, мистики и тому подобные… порабощает царство наше чужеземцам и угрожает теми же бедствиями, какие некогда на их землях свирепствовали».[199]

Наконец, как бы с высокой колокольни, на действия Филарета будет смотреть Священный синод. На словах поддержавший начинание возлюбленного государя, он все же уклонился от мистической ответственности за неизбежные следствия его затеи: одобрил идею перевода, но издавать положил от имени Российского библейского общества. Это означало: церковное священноначалие не благословляет и не запрещает задуманное политиками дело. Оно попускает совершиться тому, чего не в силах остановить.

Окруженный со всех сторон опасностями, отец ректор проявит завидную, не по летам, мудрость. Где будет иметься возможность, он обогнет острые углы; где потребуется, пойдет на обострение; где будет неизбежно, поставит под удар себя самого. Ни одна из «партий» не получит оснований считать, будто архимандрит Филарет действует по ее указке; ни одна не сможет сказать по совести, что он полностью проигнорировал ее мнение.

Филарет даст инструкцию переводчикам, прямо повторяющую главный тезис Лютера (а может, и прямо восходящую к нему!): «Величие Священного Писания состоит в силе, а не в блеске слов». Он посоветует держаться греческого текста, преимущественно перед славянским — «как первоначального». Он согласится издавать русский перевод Нового Завета по образцу протестантскому — без комментариев и пояснений. (Исключение будет сделано для сохраняемых в русском тексте греческих и еврейских слов.) Согласится — рискуя вызвать подозрение в тайном сочувствии лютеранам и в неуважении к Священному Преданию. Но все это не ради угождения «реформистам» и уязвления «патриархалов»; во всяком случае, не только ради мира с ними. Замысел архимандрита будет иным. Сначала нужно вернуть православному народу прямой доступ к сокровищнице Богопознания, некогда открытый святыми Кириллом и Мефодием, учителями словенскими, а уж потом, по прошествии недолгого времени, заново катехизировать его.

Непреодоленным оказалось лишь последнее препятствие. Начатое вне церковных врат, дело библейского перевода так и останется как бы частным опытом. И, как всякое частное строение на соборной почве, рухнет при первом дуновении противного ветра, осколками зацепив Филарета. Но рассказ об этом еще впереди; пока же вновь переместимся в параллельное пространство государственности, где тот же самый замысел неостановимо приобретал совершенно иные очертания.

ГОД 1812. Октябрь. 6.

Наполеон оставляет Москву. Октябрь. 12.