И напрасно Николай убеждал Александра, что никогда не готовился к высокому сану императора, что не чувствует в себе ни достаточных для этого сил, ни необходимой крепости духа. Старший брат отвечал ему:
— Я сам, внезапно вступив на престол, не был приготовлен к тому, да и дела тогда были крайне запущены.
В 1819 году император Александр посетил Варшаву, чтобы лично убедиться в незыблемости намерения Константина Павловича отказаться от престола. Тогда великий князь открыл ему свое желание расторгнуть брак со своей супругой, великой княгиней Анной Федоровной (урожденной принцессой Юлианной-Генриеттой-Ульрикой Саксен-Кобург-Заальфельд), чтобы вступить в новый брак с графиней Жанеттой Грудзинской, дочерью польского графа Антона Грудна-Грудзинского. На это Александр объявил брату, что такой союз лишит его права на престолонаследие. На это Константин ответил, что охотно обменяет это право на простое семейное счастье.
В результате последовало расторжение первого брака Константина и его бракосочетание с Грудзинской, получившей титул княгини Лович. Тогда же было объявлено следующее:
"Если какое лицо из императорской фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому, в таком случае лицо императорской фамилии не может сообщить другому прав, принадлежащих членам императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на наследование престола".
По идее, этот манифест не должен оставлять ни малейшего сомнения в отречении Константина Павловича от престолона-следования, но (и это удивительно) объявление правительства об этом в России прошло как-то незаметно, не возбудив практически никаких разговоров в обществе.
В январе 1822 года Константин вручил Александру письмо, проект которого был рассмотрен и собственноручно исправлен самим императором. Вот это письмо:
"Всемилостивейший государь! Обнадежен опытами неограниченного благосклонного расположения Вашего Императорского Величества ко мне, осмеливаюсь еще раз прибегнуть к оному и изложить у ног ваших, всемилостивейший государь, всенижайшую просьбу мою.
Не чувствуя в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть, когда бы то ни было, возведену на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, осмеливаюсь просить Вашего Императорского Величества передать сие право тому, кому оно принадлежит после меня, и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение нашего государства. Сим могу я прибавить еще новый залог и новую силу тому обязательству, которое дал я непринужденно и торжественно, при случае развода моего с первою моею женою. Все обстоятельства нынешнего моего положения меня наиболее к сему убеждают и будут пред государством нашим и светом новым доказательством моих искренних чувств.
Всемилостивейший государь! Примите просьбу мою благосклонно; испросите на оную согласие всеавгустейшей родительницы нашей и утвердите оную вашим императорским словом. Я же потщусь всегда, поступая в партикулярную жизнь, быть примером ваших верноподданных и верных сынов любезнейшего государства нашего".
2 февраля на это последовал ответ:
"Любезнейший брат! С должным вниманием читал я письмо ваше. Умев всегда ценить возвышенные чувства вашей доброй души, сие письмо меня не удивило. Оно дало мне новое доказательство искренней любви вашей к государству и попечения о непоколебимом спокойствии оного.
По вашему желанию предъявил я письмо сие любезнейшей родительнице нашей. Она его читала с тем же, как и я, чувством признательности к почтенным побуждениям, вас руководствовавшим.
Нам обоим остается, уважив причины, вами изъясненные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благословил последствия столь чистейших намерений".
То есть, по сути, в столь важном для судьбы империи деле все ограничилось лишь этими семейными письмами, о содержании которых, похоже, не знали даже Николай Павлович и его супруга.
Барон М.А. Корф в связи с этим отмечает:
"Этим тогда все и ограничилось. Николай Павлович и супруга его ничего не знали о происшедшем. Только с тех пор императрица Мария Федоровна в разговорах с ними делала иногда намеки, в смысле сказанного прежде государем, и упоминала вскользь о каком-то акте отречения, составленном в их пользу, спрашивая, не показывал ли им чего государь. Все прочие члены царственной семьи хранили глубокое молчание, и, кроме великой княгини Марии Павловны, из них, по-видимому, никто также не знал ничего положительного".
Биограф Александра А.Н. Архангельский пишет о Николае: