Александр I и Наполеон

Расстрел герцога Энгиенского вызвал бурю негодования в Англии и феодальных дворах Европы. Сильнее всех протестовал Петербургский двор — не только потому, что Россия считалась главной в Европе твердыней феодализма и легитимизма, но и потому, что были задеты ее династические интересы: ведь супруга Александра I, императрица Елизавета Алексеевна (в девичестве Луиза Баденская) приходилась внучкой курфюрсту Бадена Карлу Фридриху. Правда, сам курфюрст держался в те дни перед Наполеоном, что называется, «тише воды и ниже травы». Александр же, как мы помним, обругал французское правительство «вертепом разбойников» и демонстративно объявил при своем дворе траур. Затем он призвал «все немецкие державы протестовать против нарушения неприкосновенности пределов Германии» и сам, раньше чем призванные державы успели откликнуться, сделал первый шаг: 30 апреля (12 мая) 1804 г. русский посол в Париже П.Я. Убри вручил министру внешних сношений Франции Ш.М. Талейрану ноту протеста против «нарушения, учиненного во владениях курфюрста Баденского, принципов справедливости и права, священных для всех наций».

Наполеон воспринял русский протест с мрачным юмором: «Необычайно забавен в роли блюстителя мировой нравственности человек, который подослал к своему отцу убийц, подкупленных на английские деньги». 4(16) мая первый консул через Талейрана направил Александру I свой ответ, который так оскорбил царя, как его никогда и ничто более не оскорбляло за всю его жизнь. Собственно, ответ был дан в форме вопроса: «Если бы в то время, когда Англия замышляла убийство Павла I, стало известно, что устроители заговора находятся в 4 км от границы, неужели не постарались бы схватить их?»[53] «Более ясно назвать публично и официально Александра Павловича отцеубийцей было невозможно», — так прокомментировал ответ Наполеона Е.В. Тарле. В этом комментарии есть, конечно, преувеличение. Наполеон прямо не называл Александра отцеубийцей, а намекал на это… По авторитетному мнению вел. кн. Николая Михайловича, «этот намек Наполеона никогда не был ему прощен, несмотря на все лобзания в Тильзите и в Эрфурте». С той минуты, когда Александр прочел в ответ на его ноту протеста этот намек, он стал считать Наполеона своим личным врагом.

Наполеону этого было мало. Он не преминул столь же дерзко восстановить против себя всех вообще монархов Европы, считавших его, первого консула Французской республики, «исчадием революции». «Расстрелом члена королевской семьи Бонапарт объявил всему миру, что к прошлому нет возврата», — таково мнение А.З. Манфреда. Оно нуждается в уточнении. Мы видели, что расстрел герцога Энгиенского Наполеон считал излишней жестокостью. Но в принципе расправиться с членом королевской семьи (арестовать, судить, возможно сослать его за тридевять земель, в Гвиану) за юридически не доказанную причастность к роялистскому заговору Бонапарт намеревался с заведомой целью — дать острастку Бурбонам и предупредить европейские дворы, что против своих, и явных и тайных, врагов он будет бороться по-якобински беспощадно, невзирая ни на какую «голубизну» их крови. Именно в те дни он заявил о себе: «Я — Французская революция!»[54] Это был вызов.

«Битва трех императоров»

В апреле — мае 1804 г. европейские монархи кипели гневом против Бонапарта, вдвойне яростным оттого, что «исчадие революции» било по интересам и самолюбию монархов, как говорят бильярдисты, дуплетом: 20 марта был расстрелян герцог Энгиенский, а 21-го обнародован Кодекс Наполеона, затем — в ответ на кампанию протеста против расправы с герцогом — 17 мая Бонапарт отозвал своего посла из Петербурга, а 18 мая принял императорский титул.

Формально предложил Наполеону стать императором член Трибуната с символической фамилией Кюре, дав тем самым повод для каламбура: «Республика умерла — Кюре ее похоронил». Наполеон, все подготовивший для превращения своей власти в наследственную, конечно, не возражал. Его ставленники в Трибунате, Законодательном корпусе и Сенате учли, что первый консул желает наследовать отнюдь не Бурбонам (он чуть не избил верного Бертье, когда тот предложил ему принять королевский титул), а Карлу Великому и даже древнеримским цезарям, и что следует объявить его именно императором. Сенат так и сделал, провозгласив Наполеона «во имя славы и благоденствия Республики — императором французов». Тогда так и говорили: «император Республики».

Наполеон поблагодарил Сенат сдержанно, как за нечто, само собой разумеющееся («Я принимаю титул, который вы сочли полезным для славы народа»), и вновь, как в год триумфального для него плебисцита о пожизненном консульстве, потребовал, чтобы высказался «за» или «против» императора Наполеона весь народ.