Александр I

Вплоть до осени 1812-го церковная служба сливалась для русского царя в неразличимый напев; иначе каким образом он мог не знать, что 90-й, «защитительный» псалом читается при всякой угрозе, внешней или внутренней?[189] (Вполне вероятно, что и Голицын в трагические дни сентября заложил текст псалма традиционно плотной закладкой — потому упавшая Библия на нем и открылась.)

На пути из Перхушкова в Кремль, на Красном крыльце, во время встречи с московскими депутациями — и, главное, в трагическую ночь с 7 на 8 сентября, проведенную над картой полуутраченного отечества, царю приоткроются двери той духовной традиции, в предельном притяжении и в предельном же отталкивании от которой веками вырабатывалось причудливое, православно-языческое, язычески-православное миросозерцание россиян, формировался русский национальный характер со всей его красотой — и уродством, со всем его уродством — и красотой; созидалась русская культура, лепилась русская жизнь.

Все это произведет в Александре Павловиче полный переворот, и он утвердит доклад Голицына от 6 января 1812 года об учреждении Российского библейского общества, цель которого — всемерное распространение Библии и перевод Писания на языки «малых» народов Империи.[190]

По прошествии двух лет, поздней осенью 1814-го, захочется большего: создать в отечестве целостную систему христианского знания, по образцу европейскому. То есть — Духовно образовать клир, вернув полный славянский текст Священного Писания монашеству и священству. (Последний раз славянская Библия исправлялась при императрице Елизавете, в 1751 году; не переиздавалась с 1759-го, по-русски же не выходила никогда, хотя еще к 1663 году относится первая попытка перевода Псалтири на «наш простой, обыклый язык», — запрещенная патриархом Иоакимом). Тогда же комитет выпустит брошюру «О цели Российского библейского общества и средствах к достижению оной», где впервые обмолвится о переиздании славянской Библии и о подготовке стереотипного издания Нового Завета — тоже, разумеется, славянского.

Наконец — как только появится прецедент и Константинопольский патриарх Кирилл благословит чтение Евангелия на новогреческом языке — дойдет очередь и до всего народа русского, народа православного.

По заключении в 1815-м второго Парижского мира его императорскому величеству, вернувшемуся в отечество, благоугодно будет «изустно повелеть Президенту [Российского библейского общества]… дабы предложил Святейшему синоду искреннее и точное желание… доставить россиянам способ читать Слово Божие на природном своем российском языке, яко вразумительнейшем славянского наречия, на коем книги Священного Писания у нас издаются».[191]

В 1818 году, в беседе с прусским епископом Эйлертом, Александр Павлович почти прямо свяжет две темы — послевоенную европейскую политику и дело евангелизации России:

«…[Священный] Союз вовсе не наше дело, а дело Божие… Нужно предоставить каждому христианину испытать на себе действие Слова Божия… Конечно, воздействие его на людей крайне разнообразно… но в этом разнообразии кроется единство, и вот главное условие преуспеяния церквей и государств…»[192]

Да и как иначе, если Евангелие, проповеданное на живом языке и отвечающее на самые насущные вопросы современного человека, стало смысловым центром европейской цивилизации?

Отныне, с конца 1812 года, Россия соотносила себя с этим центром.

Отныне она тоже была — Европой.

ГОД 1812. Сентябрь. 7.

Известие об оставлении Москвы достигает Петербурга и доходит до Царского Села. Лицеисты плачут.

Дело евангельского перевода поручат Комиссии духовных училищ; та поставит во главе переводчиков ректора Санкт-Петербургской Духовной академии Филарета (Дроздова), имя которого уже возникало — и не раз еще возникнет — по ходу нашего рассуждения.[193]

Сам того не желая, отец ректор сразу попадет в точку пересечения совершенно несовместимых государственных и церковных воль.

Слева на него будут смотреть английские создатели библейских обществ; они не скрывали, что надеются на библейскую «переработку» чуждого им Православия. И тут они были вполне политичны. Как весь их библейский проект направлен был против папства (предлагая народам Слово Божие на их родном языке и принципиально без комментариев, «библеисты» вырывали Библию из рук Первосвященника[194]), так русское Писание без примечаний должно было стать средством полновесной Реформации Православия. (Читай: по английскому образцу[195]).

Из правительственных высот на Филарета с надеждой станут взирать новообращенные (а подчас и вовсе неверующие) политики. Они ждали от перевода того же, чего и Александр Павлович, — религиозного фундамента общеевропейской безопасности; того же, чего и библеисты: «мирной», как бы даже и незаметной, церковной Реформации сверху.[196]