Александр I

Все-таки удовольствие, которое ему доставляет наблюдение за работой солдат-трудяг, не помогает забыть об очаровательной Софье, унесенной в могилу накануне свадьбы. Странным образом горе сближает его не с бывшей любовницей, а с женой. Как будто бы Господь, покарав его, указует ему вернуться на стезю законного супружества. Елизавета, как всегда все понимающая, оплакивает вместе с мужем смерть ребенка, которого ему родила другая. Она тоже образумилась, не ищет мужского поклонения, поставила крест на его и своих изменах и видит смысл жизни в примирении с супругом и в супружеском согласии. Увядшая, исхудавшая, с лихорадочно горящими глазами, с проступившей на лице сетью красных прожилок, она знает, что безвозвратно утратила женскую привлекательность, и надеется удержать Александра лишь душевной чуткостью. «Я знаю, что с моим лицом мне не на что рассчитывать, – говорит она. – Остаток моего кокетства я посвящаю лишь морали».

Действительно, после долгого периода взаимного отчуждения царь только возле нее обретает чувство защищенности. Давно угасшую любовь заменяет нежность. Супруги часто проводят время вдвоем в Царском Селе. Елизавета пишет матери: «В это время года на моей половине очень холодно, к тому же она отделена от половины императора еще более холодными залами, и поэтому он уговорил меня переселиться в его апартаменты и занять три отделанные с безупречным вкусом комнаты. Очень трогательной была борьба двух наших прекрасных душ, пока я не согласилась принять от него эту жертву. На следующий день после обеда и до наступления ночи мы с ним катались в санях, а потом, по его желанию, я устроилась в его кабинете, а он занимался своими делами».

Не всем нравится это новое сближение императорской четы и их взаимное согласие, ибо, находя удовольствие в обществе императрицы, император отдаляется от двора и все чаще пренебрегает требованиями придворного этикета. В Зимнем дворце Елизавета, желая избежать любопытных взглядов, выбирает укромные коридоры, чтобы незаметно проскользнуть в покои императора. Но влечет их друг к другу вовсе не страстное чувство. Они вместе читают Библию, откровенно говорят о семейных делах, обсуждают политические вопросы. Во время этих бесед она – воплощенная мягкость, он – воплощенная предупредительность. «Можно подумать, – пишет она матери, – что я похваляюсь тем, что предписывают божеские и человеческие законы, но соперничество в императорской семье нередко ставит меня в положение не то любовницы Александра, не то его тайной супруги».

Такая рассудительность заставляет маркграфиню Баденскую усомниться в способности ее просветленного Господом августейшего зятя «испытывать плотские порывы». Она напрямик спрашивает об этом у дочери, но Елизавета чувствует себя счастливой и без мужских атак своего супруга. Когда царь уезжает в одну из своих инспекционных поездок по империи, она безутешна: «И вот я снова одна, совсем одна в кругу этой семьи, где нет и тени привязанности ко мне». А он пишет, как огорчен, что ее нет с ним в Москве, и она радуется, точно юная пансионерка: «Он говорит, что желал бы видеть меня рядом с собой. Увы! Я ничего лучшего и не желаю, и так легко было бы это исполнить».

В начале 1824 года жестокая лихорадка приковывает его к постели. Болезнь обостряется рожистым воспалением на левой ноге, ушибленной при падении с лошади. Елизавета, полная сострадания, счастлива, что может окружить супруга нежными заботами, выказав всю свою преданность. Целые часы она проводит у изголовья больного, не отводя взгляда от его искаженного болью лица. 31 января она пишет матери: «Позавчера император сказал мне вещь, очень приятную моему сердцу, которой, мама, я могу поделиться только с вами. Он сказал: „Вы увидите, что я вам обязан выздоровлением“. Его мучают головные боли, и он считает, что впервые сносно провел ночь благодаря подушке, которую я ему подложила под голову». И еще: «Эти часы испытаний пролетели незаметно, потому что император выказывал истинную привязанность ко мне; он охотно принимал мои услуги, позволял мне бодрствовать возле него, когда он спал, и подавать ему завтрак».