Александр I

Чтобы окончательно покончить с «истерией пиэтизма», Аракчеев решается на очень хитроумный ход: объединиться с двумя представителями высшего русского духовенства – Серафимом, новым митрополитом Петербурга, и, главное, с архимандритом Фотием, тридцатилетним монахом, невежественным, экзальтированным фанатиком. Высокий, худой, с изможденным лицом и рыжеватой бородкой, Фотий завораживает свою паству магнетическим сверканием серых глаз, порывистыми жестами, вдохновенными речами. Этот аскет предается умерщвлению плоти, носит под рясой железные вериги и власяницу. Он сближается с графиней Анной Орловой, становится ее духовником и убеждается, что она «есть раба Господа смиренная и сосуд благодати Христовой». Девица в тридцать пять лет, наследница колоссального состояния, эта странная особа ездит верхом, как казак, управляет тройкой лошадей, танцует, как баядерка, но сторонится мужчин, питается кореньями и ревностно исполняет церковные обряды. Все свои миллионы, все великосветские связи она предоставила в распоряжение Фотия. Быть может, она поддается искушению, которое представляет этот святой человек, наделенный огненным темпераментом? Кое-кто поговаривает об этом, но она с негодованием отвергает подозрения. Ее союз с Фотием, уверяет она, чисто духовный. Их объединяет общая навязчивая идея – извечные козни сатаны против рода человеческого. Фотия и во сне преследуют бесы, и он храбро отбивается от них. Но всего этого ему недостаточно. С тех пор как он встретил Анну Орлову, он чувствует в себе призвание сражаться с мировым Злом: обличать и карать вольтерьянцев, мартинистов, франкмасонов, обезглавить «семиглавую гидру иллюминизма». Этот русский Торквемада,[70] рупор гласа небесного, предает словесным анафемам безбожников и нечестивцев. Для духовенства, обеспокоенного еретическим безумием, угрожающим прочности трона и алтаря, этот неистовый проповедник – лучший союзник. Голицын, по простоте сердца, не догадывается, что Фотий, изрыгая хулу на современное общество, увлеченное спиритизмом, на самом деле метит в него и его приверженцев.

Аракчеев умело ведет интригу, цель которой – свалить главного мистика Его Величества, и добивается согласия царя принять архимандрита 5 июня 1822 года. Представ перед Александром, Фотий не приветствует его, а ищет взглядом икону, которая, по обычаю, освящает помещение. Заметив икону в одном из углов, он простирается перед ней, читает молитву и, почтив Царя Небесного, медленно поднимается и склоняется перед царем земным. Этот последний, до глубины души взволнованный его божественной чистотой, благоговейно целует руку своего посетителя, часто крестится и произносит: «Я давно желал тебя видеть, отец Фотий, и принять твое благословение». Фотий отвечает: «Мир тебе, царю, спасися, радуйся, Господь с тобою буди!» И когда царь сажает его рядом с собой, Фотий важно возвещает ему об опасности, грозящей церкви от тайных врагов святой веры, которым покровительствуют приближенные к царю люди. Его апокалипсическое красноречие приводит в расстройство нервы Александра. Сам Бог наставляет его. Следуя за Голицыным и Кошелевым, он избрал ложный путь, сбился на путь протестантизма, иллюминизма. После двух часов беседы он падает на колени перед монахом, смиренно поднимает глаза на восковое, окаймленное рыжеватой бородой лицо и молит Фотия благословить его. «Когда же видел князя Голицына, – рассказывал Фотий, – не поведал ему ничто же, что с царем тайное было говорено». В благодарность за душеспасительные речи архимандрит получает от Александра алмазный крест, а от вдовствующей императрицы золотые часы. Но эти подарки не кружат ему голову. Он презирает роскошь, питается горстью овсянки и пьет только укропную воду. Его слава как чудотворца распространяется во всех слоях общества. Графиня Орлова боготворит своего кумира. Он обращается с ней сурово. Встречая его после богослужения, она вытирает с его лба пот и стаскивает с него сапоги. Царь посещает его в монастыре. В главной церкви, на верхней балюстраде, отделяющей хоры от нефа, начертано: «Здесь император Александр вместе с графом Аракчеевым и другими придворными молился, простершись рядом с Фотием».