Образование Александра не было закончено. Ему помешала ранняя женитьба на принцессе Луизе Баденской (которая, будучи крещенной в православной церкви, взяла имя Елизаветы Алексеевны) в 1793 году, когда ему было всего лишь пятнадцать лет, а его невесте — всего четырнадцать. Екатерина наслаждалась, играя роль свахи и принимая участие в придворных праздниках. Она с восторгом говорила Мельхиору фон Гримму, когда Александр и Елизавета впервые встретились, и позже, когда они были помолвлены, что «никогда не было более подходящей друг другу пары — прекрасной, как день, полной красоты и души… Все говорят, что они — два ангела, отдающие себя друг другу»[15]. Кроме того, Екатерина надеялась, что факт объявления Александра наследником поможет сбросить с трона его отца. Елизавета сразу влюбилась в Александра; он же не мог ответить на ее чувства взаимностью. Его занятия оказались запущены в тот год из-за свадебных приготовлений, а также из-за переселения молодой пары в Зимний дворец.
Программа образования Александра вообще была оборвана уходом Лагарпа двумя годами позже, когда ужас Екатерины перед событиями в революционной Франции (в частности — казнь Людовика XVI в 1793 году) привел к подозрительности по отношению к выбранному ею самой учителю. Но было, однако, уже слишком поздно. Чарторыский отметил это, рассказывая о разговоре с Александром в 1796 году:
Его взгляды были теми первыми ступеньками к идеям 1789 года, которые желали видеть всюду республику и указывали на эту форму правления как на одну-единственную, соответствующую желаниям и правам человечества… Я постоянно старался умерить экстремальные взгляды Александра. Он, между прочим, утверждал, что наследственная монархия — институт незаконный и абсурдный и что верховный авторитет должен принадлежать не случаю рождения, а только голосу народа, который знает лучше всех, кто именно способен руководить им?[16]
Юному Александру было приятно разделять компанию с Чарторыским, человеком, который был старше и мудрее его; он, желая показать свои знания и зрелость, поверял свои идеи Чарторыскому потому, говоря его же несколько самодовольными словами, что «он не мог поверить любому другому русскому, так как никто бы не смог понять их»[17]. В то время, конечно, Александр обсуждал свои идеи, не затрагивая практических проблем, с которыми ему пришлось бы столкнуться, если бы он стал государем России; тем не менее и позже, во время его правления, и Наполеон, и писатель Н. Карамзин в разговоре с царем оказывались в несколько странной ситуации, не разделяя некоторых его негативных взглядов на монархическое правление.
А взгляды молодого Александра, будь они преданы публичному рассмотрению, произвели бы ужасное впечатление на его отца и бабушку. Александр и Константин были изолированы от Павла, у которого был обособленный двор в Гатчине, но Александр довольно часто виделся со своим отцом в последние годы жизни Екатерины (вообще-то это была заслуга Лагарпа, который был за то, чтобы отец и сын почаще встречались, хотя его взгляды были ненавистны Павлу). Александр и Константин стали частыми гостями в Гатчине и имели возможность наблюдать и учиться искусству точных военных маневров и церемониальных парадов собственной армии Павла. Играя утонченного придворного в Санкт-Петербурге, чтобы как-то умилостивить бабушку, и военного на плацу, чтобы угодить отцу, Александр постиг искусство притворства и лицемерия, которое прошло с ним через все его зрелые годы. И хотя в этом есть доля правды, и Александру, без сомнения, пришлось научиться оставлять свое мнение при себе, это не значит, что ему не нравилось посещать Гатчину. Все множество незначительных процедур, касающихся военных маневров, непросто было усвоить Александру, и ему пришлось искать помощи у полковника Алексея Аракчеева, чтобы победить некоторую свою неловкость и защититься от гнева Павла. В 1799 году вот что он написал Аракчееву относительно построения военного каре:
Прошу Вас, ради нашей дружбы, объяснить мне как можно подробнее, что здесь неправильно. Завтра день маневров. Бог знает, как он пройдет, я же сомневаюсь, что все будет хорошо…[18]