Александр I

От Вены до Экс-ля-Шапели

Возросший авторитет России и ее монарха, приобретенный после поражения Наполеона, был признан современниками. Наполеон писал из ссылки на Св. Елене, предостерегая: «…в течение десяти лет вся Европа будет либо казачьей, либо республиканской», и еще: «Россия по природе своей — агрессор». В 1819 году французский епископ и политический деятель Дюфур де Прадт писал, что Россия, с ее огромным населением, могла бы

завоевать мир. Сто миллионов русских крестьян… представляют собой зрелище, заставляющее трепетать любого…

В 1828 году он охарактеризовал ситуацию следующим образом: «Англия правит морем, а Россия — сушей: таково реальное разделение мира». Американец Александр Н. Эверетт дал в 1828 году исторический анализ роста российского влияния, заключив, что царь

…наконец-то… поднял своих подданных, в смысле цивилизации, до уровня остальной Европы, эти князья… заняли теперь свои места, не столько в ней, сколько над ней. Россия сразу же стала не просто ведущим, но, по существу, правящим государством^[166].

Александр был на вершине власти и авторитета в период между Венским конгрессом и конгрессом в Экс-ля-Шапели 1818 года; его влияние всерьез пошло на убыль лишь в начале 20-х годов. Он выдвигал грандиозные планы переустройства Европы и лидирующей роли России в этом переустойстве еще в те времена, когда не мог существенно повлиять на положение дел. До поражения Наполеона остальные государственные деятели могли игнорировать или отклонять эти идеи. Однако к 1815 году Александр мог уже добиваться ясного ответа других держав на свои предложения. Он неоднократно по различным поводам заявлял, что желает мира. Французский посол Ж. де Ноай сообщал, что трудно было «проникнуть в сущность подобных мыслей монарха», но, несмотря на это, его суждение об Александре в конце 1816 года было следующим:

Я не верю в то, что император Александр замышляет завоевательные войны; сохраняя свою огромную армию, он хочет лишь и в дальнейшем играть роль третейского судьи в Европе…

В феврале следующего года он так подытожил свое понимание целей Александра:

Император продолжает с тем же интересом следить за всем, что в общем и в частностях касается его армии. Управление внутренними делами также является предметном придирчивого внимания. Если кто-нибудь искал бы дополнительно к этому других вещей, занимающих его мысли, то мог бы порадоваться, видя его поглощенным религиозными идеями. Они ежедневно оказывают на него величайшее влияние, и это моральное расположение, счастливое для Его Императорского Величества в Европе, дает новые гарантии верности России намерению исполнять свои обязательства и его любви к миру…^[167]

Тем не менее действия Александра в годы после Венского конгресса заставляют думать, что он хотел играть более позитивную роль в европейских делах, чем это заявление предполагает. Далекий от проявлений хотя бы небольшого интереса к иностранной политике, он был поглощен тем, чтобы испытать свою новую власть и убедиться, что его взгляды на мир в Европе и на методы и институты, которые он полагал наиболее соответствующими для его достижения, стали бы широко известны и получили общее одобрение. Александр не был чистым альтруистом или идеалистом; на самом деле его внешняя политика показывала, что он ясно понимает, в чем состоят интересы России. Проницательная оценка тщеславия Александра, но также и его твердости в принуждении остальных держав признать значение России, была сделана австрийским послом в России в записке, переданной Меттерниху в 1818 году: «Его [Александра] цель — чтобы мир в Европе был бы делом его рук, и чтобы Европа осознавала бы, что поддержание этого мира зависит от него»^[168].