Александр I

– Что вы говорите, ваше сиятельство! – Лёгкая, насмешливая улыбка пробежала по губам храброго Беннигсена.

– То говорю, что чувствую. Я стану просить государя снизойти на мою просьбу и уволить меня, старика; глаза у меня стали больно плохи; вот я разговариваю с вами, генерал, а хорошо вас не вижу, в тумане вы мне кажетесь, право!

– Мы – ваши верные помощники, ваше сиятельство!

– Спасибо, генерал! А всё-таки без своих глаз плохо: свой глазок – смотрок. Да и поясница ломит, едва на коне сижу. Состарился я, ваше превосходительство.

«И этой развалине поручена участь нашей многотысячной армии!» – думал Беннигсен, смотря не то с презрением, не то с жалостью на старого фельдмаршала.

В комнате главнокомандующего водворилось молчание; сам фельдмаршал, тяжело дыша, согнувшись, ходил задумчиво; Беннигсен тоже задумался; он думал о том, кто будет новым главнокомандующим, если старик откажется от начальства: «Кутузова не пришлют – он после Аустерлица почти в опале. Кто же будет? Кто займёт этот важный и ответственный пост? Неужели Буксгевден?»

– Да, был конь, да изъездился! – громко проговорил граф Каменский, подходя к Беннигсену и взяв его за пуговицу мундира.

– Что изволите говорить, ваше сиятельство? – спросил генерал.

– Говорю, генерал, был конь, да изъездился! В своё время и граф Каменский послужил родной земле и матушке-царице, умел с врагом сражаться, жизнью жертвовать на благо родине! – Старик выпрямился во весь свой рост и окинул Беннигсена горделивым взглядом; он как будто проник в его душу и узнал его сокровенные мысли и желания. – Теперь устарел, на покой пора, послужил и довольно! Военачальство думаю Буксгевдену сдать; граф Буксгевден заслужил, вполне заслужил.

– Ваше сиятельство, как государь на это взглянет.

– Наш государь правдив и милостив, он простит меня, слабого старика.

Граф Каменский решил окончательно сложить с себя звание главнокомандующего.

В ночь на четырнадцатое декабря свирепствовала страшная буря, дул порывистый, пронизывающий до костей ветер; с многих бараков были сорваны крыши, снесены палатки. Вообще буря произвела сильное опустошение на бивуаках, как русских, так и французских. Солдаты дрожали от страшного холода.

Повсюду горели костры, и солдаты около огня отогревали свои окоченелые руки. В бараке ротмистра Зарницкого старик денщик раздувал уголья, положенные на железный лист; сам ротмистр и казак Дуров отогревали себя крепким чаем с ромом; но это плохо согревало их; особенно прохватывал холод молодого казака.

– Что, юноша, видно, цыганский пот пробирает?..

– Холодно, господин ротмистр, – ответил Дуров. – Холодно и скучно: который день без дела сидим.

– Погоди, скоро будет и дело: Бонапарт примолк не перед добром, гляди, обдумывает, с какой стороны на нас напасть. Хитёр француз, ну да и русак не простак, сам сдачи сдаст.

– Что, Пётр Петрович, говорят, нас покидает главнокомандующий? – спросил у ротмистра Дуров.

– Говорят, сам я слышал. Да какой он вояка! Уедет, хуже не будет. А ты, юноша, не скучаешь? – меняя разговор, спросил Зарницкий.

– Нет, по ком мне скучать?..

– Может, по тятеньке с маменькой?..

– Вы всё смеётесь, Пётр Петрович.

– Что же, по-твоему, плакать?.. А знаешь, юноша, мой Щетина ведь принял тебя за девицу. «Это, – говорит, – ваше благородие, не парень, а девка переряженная». Не веришь, хоть его спроси.

Пётр Петрович весело засмеялся.

Дуров покраснел и низко опустил свою голову.

– Что же вы? Вы, надеюсь, за девицу меня не принимаете? – запинаясь, спросил он.

– Прежде, братец, смутили меня слова Щетины; каюсь, сам я думал, не переряженная ли ты барышня, ведь чем чёрт не шутит!.. А как увидал твою отвагу в деле с неприятелем – ну и…

– Ну, и что же, господин ротмистр?

– Обругал себя, что дураку поверил. Разве девица так хорошо умеет ездить на коне, да на каком коне! Ведь твой Алкид – чёрт. Право! А как ты махал своею саблею: что ни взмах, то француз. Если бы собрать наших девиц да показать им, как сражаются, с ними бы сейчас обморок. Уж знаю я девичью храбрость: курицу повар станет резать, а с девицей сейчас истерика.

– Не все такие, Пётр Петрович, есть и храбрые.

– Храбры они с горничными ругаться, – протестовал Пётр Петрович.

В барак вошёл Сергей Гарин, он был чем-то встревожен.

– Что ты такой кислый, или лимон съел? – встретил его ротмистр.

– Главнокомандующий уехал, – хмуро ответил князь.

– Как, когда? – почти в один голос спросили молодой казак и Зарницкий.

– Да недавно, собрался, сел в телегу и уехал.

– Прощай, значит, счастливо оставаться. Стало быть, теперь мы без главнокомандующего? – спросил ротмистр.

– Каменский передал своё начальство графу Буксгевдену, – ответил Гарин.

– Стало быть, наш старик тю-тю…

– Отъезд фельдмаршала поразил и удивил всю армию, – сказал князь Сергей.