Александр I

– Господин Александров желает видеть ваше сиятельство.

– Какой Александров? – спросил князь.

– Не могу знать, ваше сиятельство… Он только что приехал и просил доложить.

– Странно! В такое время! Не слыхал, откуда приезжий?

– Из Москвы, говорит, ваше сиятельство.

– Прими его, а я, чтобы не мешать вам, пойду к себе, – проговорила молодая княгиня мужу и вышла из кабинета.

Спустя немного в кабинет князя вошёл какой-то господин в статской одежде.

– Что угодно? Чем могу служить? – показывая рукою на кресло, спросил князь у вошедшего.

– Не узнали меня, князь? И вы здесь, Пётр Петрович? Здравствуйте! – протягивая обе руки генералу Зарницкому, сказал вошедший незнакомец.

– Здравствуйте! Только я не имею чести вас знать.

– Как, и вы, и вы не узнали меня, мой дорогой? Впрочем, и немудрено. Ведь более десяти лет мы с вами не видались, а с князем Сергеем Владимировичем и того больше.

– Лицо ваше очень знакомо, я где-то вас видал. А где – не припомню.

– Всмотритесь в меня, Пётр Петрович, может, и припомните своего старого боевого друга.

– Господи, неужели Надежда Андреевна? – обрадовался Пётр Петрович. Наконец он узнал в вошедшем господине кавалерист-девицу Дурову[117], с которой он не виделся более десяти лет.

Князь и Пётр Петрович очень радушно поздоровались с Надеждой Андреевной, усадили её к камину и засыпали вопросами.

– Какими судьбами, Надежда Андреевна, вы собрались в мои Каменки? – спросил у неё князь.

– Еду в Кострому; вспомнила, что у вас есть в этой стороне усадьба, – ну и завернула проведать вас, князь, да кое-что поразузнать о Петре Петровиче, а он и сам тут на лицо, – ответила князю Дурова. – Рады нежданной гостье?

– Так рады! Просто для нас ваш приезд радостная неожиданность!

– Вы так мало переменились, всё такая же, какою были и десять лет назад, – проговорил Пётр Петрович. – Но что это вы будто чем встревожены? – всматриваясь в печальное лицо Дуровой, спросил он.

– Не одна я встревожена, Пётр Петрович, а вся наша необъятная Русь тоскует и печалится. Не стало императора Александра, отлетел наш кроткий ангел на небеса, – со слезами ответила кавалерист-девица.

Эти слова как громом поразили и князя, и его приятеля.

– Боже, Боже, какое несчастье, какая тяжёлая утрата! – Князь закрыл лицо руками и тихо плакал; а Пётр Петрович опустился на колени перед образами и стал усердно молиться за почившего императора.

Император Александр Павлович тихо угас в Таганроге в 1825 году, девятнадцатого ноября. Вся Русь, как один человек, оплакивала своего державного государя, оплакивала непритворными, искренными, тёплыми слезами…

Не стало Александра Благословенного! Миротворителя, освободителя Европы от Наполеона. «Европа была спасена неутомимой деятельностью Александра, Агамемнона среди царей, пастыря народов: названия эти сохранятся за ним в истории», – пишет наш знаменитый историограф Соловьёв. Вечная слава императору Александру Первому и вечная ему память!

Вечная память и павшим в бою русским доблестным воинам.

Д. С. Мережковский АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ РОМАН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Очки погубили карьеру князя Валерьяна Михайловича Голицына.

– Поди-ка сюда, карбонар! За ушко да на солнышко. Расскажи, чего напроказил? Что за история с очками? А? Весь город говорит, а я и не знаю, – сказал, подставляя бритую щёку для поцелуя князю Валерьяну, дядя его, старичок лысенький, кругленький, катавшийся как шарик на коротеньких ножках, всё лицо в мягких бабьих морщинах, какие бывают у старых актёров и царедворцев, – министр народного просвещения и обер-прокурор Синода, князь Александр Николаевич Голицын[118].

Когда князь Валерьян после двухлетнего отсутствия (он только что вернулся из чужих краёв) вошёл в министерскую приёмную, большую мрачную комнату с окнами на Михайловский замок, так и пахнуло на него запахом прошлого, вечною скукою повторяющихся снов.

На том же месте опустилась под ним ослабевшая пружина в старом кожаном кресле. Так же на канцелярском зелёном сукне стола лежали запрещённые духовною цензурою книги; «О вреде грибов» – прочёл он заглавие одной из них: грибы постная пища, догадался, нельзя сомневаться в их пользе. Теми же снимками со всех изображений Спасителя, какие только существуют на свете, увешаны были стены приёмной: лик Господень превращён в обойный узор. Так же рдела в глубине соседней комнаты-молельни тёмно-красная лампада в виде кровавого сердца; так же пахло застарелым, точно покойницким, ладаном.

– Помилосердствуйте, дядюшка! Вы уже двадцатый меня об этом сегодня спрашиваете, – сказал князь Валерьян, глядя на старого князя из-под знаменитых очков с тонкою усмешкою на сухом, жёлчном и умном лице, напоминавшем лицо Грибоедова.

– Да ну же, ну, говори толком, в чём дело?

– Дело выеденного яйца не стоит. На вчерашнем дворцовом выходе в очках явился; отвык от здешних порядков: из памяти вон, что в присутствии особ высочайших ношение очков не дозволено…

– Поздравляю, племянничек! Камер-юнкер в очках! И свой карьер испортил, и меня, старика, подвёл. Да ещё в такую минуту…