Александр I

Конгресс переместился из Троппау в Лайбах (Любляна, в настоящее время — в Словении) в начале января 1821 года. В следующем месяце вспыхнули восстания в Пьемонте, и, все еще потрясенный восстанием Семеновского полка, Александр написал Голицыну о «враге», который угрожает христианской религии. Ученик Лагарпа добавил: «Словом, это лишь применение на практике доктрин, проповедуемых Вольтером, Мирабо, Кондорсе и всеми мнимыми философами, известными под названием энциклопедисты» ^[182]. В результате всего этого Александр радикально изменил свои взгляды. Томас Джефферсон, президент Соединенных Штатов, писал своему послу в Санкт-Петербурге Левитту Харрису в 1821:

Я боюсь, что наш Александр отклонился от истинной веры. Он стал членом Священного союза и признал его антинациональные принципы. Его становление проводником принципов, угнетающих человечество с варварских времен, будет пятном на его репутации, которое нелегко будет смыть ^[183].

Однако Александр все еще защищал учреждение конституций, хотя теперь он предполагал, что возможно не все нации готовы к этому. Он высказал свое предположение французскому послу ля Феррону, указывая на события в Испании и Италии:

Я люблю конституционные учреждения и думаю, что каждый добропорядочный гражданин должен любить их, но могут ли они быть утверждены во всех странах без исключения? Не все народы готовы в одинаковой степени для их принятия. Конечно, свобода и закон, которыми может наслаждаться ваша просвещенная нация, не подходят народам обоих полуостровов ^[184].

Александр редко высказывал свои соображения относительно конституций настолько ясно; анализ готовности стран для получения этого блага имел значение не только для формирования его мнения о конституционных изменениях за границей, но также для развития конституции внутри России.

Греческий вопрос

В марте 1821 года возникла непосредственная угроза российским интересам, когда Александр Ипсиланти, грек, служивший в российской армии, поднял восстание против турок в княжествах Молдавии и Валахии. До этого царь балансировал между раздражением, вызванным невыполнением турками условий Бухарестского соглашения (1812 год), и другими целями внешней политики. Русские обвиняли турок в невыполнении условий, гарантировавших полную автономию Княжеств, и возмущались их территориальными претензиями на Кавказе. Но до 1821 года ближневосточные интересы были подчинены более важным европейским; в 1817 году граф Г. А. Строганов, российский посол в Константинополе, не должен был позволить дискуссиям по вопросу о Бухарестском соглашении перерасти в войну, потому что Александр «подчинял успех переговоров в Константинополе достижениям в европейском союзе» ^[185]. Александр желал пользовать конгресс в Экс-ля-Шапели для создания общеевропейской гарантии русско-турецкого урегулирования, но пожертвовал этой целью в пользу поддержки союза с западными странами. Переговоры между Россией и Оттоманской империей продолжались безуспешно с 1819 по 1820 год. Русские требовали, чтобы Бухарестское соглашение было основой для переговоров. Следовательно, напряженность возросла еще до греческого восстания. Ипсиланти осложнил ситуацию для Александра тем, что обратился к нему как защитник греческой православной веры («…Sauvez nous, Sire; sauvez la religion de ses pers'ecuteurs») [186]. Александр, однако, остался верен позиции Меттерниха относительно мятежников, которую он принял в Троппау, и сообщил Ипсиланти, что никогда не одобрит попытку получить свободу с помощью вооруженной силы. Если Ипсиланти искренне надеялся получить одобрение Александра, то для последнего его восстание не было своевременным. Почти в истерическом припадке царь выразил негодование по поводу восстания своему другу Голицыну:

Нет никакого сомнения, что импульс этого повстанческого движения был дан центральным комитетом, управляемым из Парижа, с целью помочь Неаполю и помешать нам разрушить одну из синагог Сатаны, основанную исключительно для того, чтобы распространять антихристианскую доктрину.