Александр Грин

– Поклянись, – сказала она, побледнев от радости, – поклянись страшной морской клятвой, что это… Ах, как глупо! Конечно же, в глазах у каждого из вас сразу по одному дому! И я-то и есть судья?! Да будь он грязным сараем…

Она бросилась ко мне и вымазала меня слезами восторга».

Так было в романе «Бегущая по волнам» – это та самая сцена, из-за которой ломали копья впоследствии гриноведы: так что же – Несбывшееся здесь или нет?

А вот что было наяву весной 1932 года. Дешевый саманный домик с земляными полами. В сущности – сарай…

«– Тебе, Сашенька, нравится здесь?

– Очень. Давно я не чувствовал такого светлого мира. Здесь – дико, но в этой дикости – покой. И хозяев нет.

– Хорошо бы такой домик иметь нам… – говорю я.

– Конечно, хорошо, да разве можем мы об этом счастье теперь думать – бедняки мы горькие…

– Так что, если бы у нас была возможность, ты бы купил его?

– Ну, купил бы. Да что ты, Котофей, ко мне, как следователь, пристаешь?

Тогда, вынув из кармана фартука купчую, подаю ее Александру Степановичу: „Читай и на меня не сердись“.

С недоумением он развернул документ, начал его читать, и вдруг розовая волна радости охватила его бледное лицо. Он поднял на меня заблестевшие глаза, схватил мои руки, долго держал их молча, прижав к глазам, и крепко, крепко поцеловал». [552]

Так и соотносились в его жизни мечты и реальность. Писал о дворцах, а жил в хижинах. Придумывал далекие моря и парусные корабли, а сам плавал на грязных баркасах. В последнем романе он попытался свести мечты и реальность воедино, написать об «униженных и оскорбленных».

«„Недотрога“ окончательно выкристаллизовалась во мне. Некоторые сцены так хороши, что, вспоминая их, я сам улыбаюсь… Здесь-то я обязательно напишу „Недотрогу“, и будут снова часы». [553]

А через несколько дней после переезда у Грина началась сильная рвота. Нина Николаевна позвала Яковлева, врача из санатория.

«– У вашего мужа рак желудка. Я это увидел, как вошел в комнату. Года два работал в клинике профессора Оппеля, и у меня есть некоторый опыт в распознании раковых больных даже по внешнему виду.

Хотелось кричать от боли – ведь это же полная безнадежность, а мне надо было молчать, чтобы в открытые окна Александр Степанович ничего не услышал, надо было сделать спокойное лицо. Я только тихо сказала врачу: „Пошлите меня в аптеку“.

По дороге врач сказал мне, что он уверен, почти уверен, что это рак.

– А операция?

– Безнадежно. Далеко зашедший случай». [554]

Она предложила собраться всем врачам, лечившим ее мужа. Через несколько дней Грина осмотрели трое докторов, а потом в саду, под большим ореховым деревом прошел консилиум, на котором с диагнозом согласились все.

«Вчера я долго говорила с врачами – от чего же умирает Саша. Они все-таки находят, что от рака, но где зарождение его – в легких ли, в желудке или печени метастазы, или наоборот, сказать ничего нельзя без рентгена. Такой бурный темп истощения, говорят они, бывает только при раке…» – писала она в эти дни Калицкой. [555]

В тот же день пришел почтальон и принес бандероль с двадцатью экземплярами «Автобиографической повести», только что вышедшей в Ленинграде. Грин подарил врачам по книге. Последний раз в жизни.

«Мне никогда не забыть этой страшной картины: смертельно бледный Александр Степанович, и на белом одеяле вокруг него разбросаны синие книжки „Автобиографической повести“ – тяжелое начало встретилось с не менее горьким и тяжким концом талантливого, светлого, жизнелюбивого писателя. Где справедливость?» [556]

19 июня 1932 года Нина Николаевна писала Новикову:

«Дорогой Иван Алексеевич!

Александр Степанович умирает от рака желудка. Напишите ему что-либо доброе, что его развлечет. О болезни не пишите. Он не знает о своем положении. Очень тяжело и жаль его, страдающего.

Ваша Н. Грин». [557]

«Марина захватила с собой Вашу „Дорогу никуда“, – писал Новиков Грину. – Я даю ее с осторожностью, чтобы не потерять. Но нельзя не дать потому, что эти молодые читатели любят Вас – очень, и эту книжку особенно. С ней спорит только „Бегущая по волнам“». [558]

Это было последнее полученное Александром Степановичем письмо.

За два дня до смерти он попросил, чтобы пришел священник.

«Он предложил мне забыть все злые чувства и в душе примириться с теми, кого я считаю своими врагами. Я понял, Нинуша, о ком он говорит, и ответил, что нет у меня зла и ненависти ни к одному человеку на свете, я понимаю людей и не обижаюсь на них. Грехов же в моей жизни много и самый тяжкий из них – распутство, и я прошу Бога отпустить его мне». [559]

«Он все время в забытьи. До последней сознательной минуты, когда язык его еще не был парализован, он говорил о разных мелочах будущей жизни. Сердце, сравнительно крепкое, упорно держит Сашу на земле», – писала Нина Николаевна Калицкой 8 июня 1932 года. [560]

Умер Грин вечером того же дня. В половине седьмого.

Летом в Крыму нельзя затягивать похороны, и хоронили назавтра.