Александр Грин

В сущности, тут повторялась та же история, что и с прозой Грина середины десятых годов, которую не печатали «идейно-толстые» журналы. Александр Грин и русская литература на уровне темы временно разошлись. Литература середины двадцатых осмысляла исторический опыт России, русскую революцию, Гражданскую войну, нэп. Это были годы, когда Бабель печатал в «Красной нови» «Конармию» и «Одесские рассказы», Олеша – «Зависть», Пришвин – «Кащееву цепь», Леонов – «Вора», Горький – «Дело Артамоновых», Алексей Толстой – «Гиперболоид инженера Гарина».

На этом фоне произведение, по внешним признакам оторванное от России и русской действительности, ей противопоставленное, не находило такого отклика, которого Воронский рассчитывал ожидать. Опытный журналист и политик, Воронский был по-своему прав: несовременно.

Но прав только отчасти. Не прав он был в том смысле, что, если копать глубже, Гринландия в романах советского времени, о буржуазности которой впоследствии будут много рассуждать критики и литературоведы, есть на самом деле образ нэпмановской России. Быть может, именно Грин точнее всего ухватил и выразил образ этой русской мечты 20-х годов, несостоявшейся надежды страны, которая после революции и братоубийственной войны возжелала отдыха, развлечений, карнавалов, праздников, которая верила, что социализм рассосется, сгинет, жизнь возьмет свое. [437]Грин неслучайно писал свои романы, живя в курортном Крыму, в том месте, где люди привыкли отдыхать, жить более праздно, и сами образы молодых, прелестных Дэзи и Биче, появляющихся на карнавале в Гель-Гью в одинаковых желтых платьях, были навеяны воспоминанием о реальной прекрасной девушке в желтом платье, которую Грин увидел и был очарован ею во время путешествия в Ялту в 1923 году.

Опирающаяся на крымский контекст «Бегущая по волнам» после «Солнца мертвых» Шмелева и стихов Волошина есть нечто вроде победы нэпа над террором и войной, в реальной жизни победы временной и призрачной, но именно так смотрел на вещи, точнее, хотел видеть их такими Грин. Однако прочитать его роман как забвение о войне и скрытый вызов и альтернативу движению советской империи к индустриализации, коллективизации и построению социализма в одной отдельно взятой стране (а именно это на крымском материале сделает полвека спустя Аксенов в романе «Остров Крым») не мог или, наоборот, не захотел реалистично мысливший Воронский. Он печатал куда более злободневные и связанные с действительностью вещи. Время «Бегущей» еще не пришло, и одними только кознями рапповцев холодок, образовавшийся вокруг имени Грина во второй половине 20-х, не объяснить. Тем более что и для РАППа Грин был не самой главной мишенью. Куда важнее было бить по Булгакову, Замятину, Клычкову, Клюеву, Пильняку, Пришвину. Грин просто всерьез не рассматривался.

Когда же роман, после того как его отклонили «Пролетарий» и «Прибой», был наконец напечатан в конце 1928 года в «Земле и фабрике», реакция критики была не благожелательной, но, в общем-то, на фоне тогдашней словесной вакханалии и не разгромной, просто сдержанно-отрицательной и констатирующей очевидное: «…Творческая продукция Грина …вызывает серьезные опасения …идеологический тупик …идеалистическая теория …идеалистическая философия <…> Творчество Грина чуждо нашей современности… Рабочему читателю эту книгу не рекомендуем». [438]

Обо всем этом хорошо сказано в статье литературоведа В. Харчева: «Психологическая романтика Грина не получила должной оценки при его жизни по вполне понятным причинам… Гриновская романтика была неоперативной по отношению к стремительному бегу времени, хотя и не оставалась безучастной к нему, – она брала идеи времени в их нравственном выражении, сводя их борьбу к извечным конфликтам благородства и подлости, правды и лжи, героизма и злодейства, добра и зла; общественный опыт человека в 20—30-х годах не нашел в ней непосредственного отображения.

Но время вносит свои коррективы. Когда – в 20—30-е годы или сейчас, в 60-е, – более приемлем Грин как писатель, то есть прежде всего как воспитатель общественного человека? Разумеется, сейчас. Творчество Грина больше соответствует духу эпохи 60-х. Поставлен вопрос о создании гармонически развивающегося человека… способного к бесконечному жизнетворчеству». [439]

Это было написано без малого сорок лет назад и несет на себе печать своего времени. Действительны ли эти слова теперь? Популярность Грина сегодня не та, что в шестидесятые годы, и слова того же Харчева о «ювелирной отделке морального облика нашего современника» кажутся архаичными.

В наше время скорее ощущается трагическая сторона в творчестве Грина: «В безуспешных попытках преодолеть несовершенство жизни, достичь слияния жизни и искусства Грин находил свое спасение. При этом он прекрасно сознавал невозможность такого слияния. Он видел сны, так непохожие на окружавший его мир, дорожил этими снами и страшился непостижимой реальности.