Александр Башлачёв - Человек поющий

71 В более поздней редакции автор заменил предыдущие две строки строфы на: «Вот тебе, приятель, и Прага. / Вот тебе, дружок, и Варшава». Леонид Парфёнов поясняет: «Эти строки появились из моих рассказов о поездке в Польшу. Это намекало, соответственно, на ввод танков в Чехословакию в 1968-м и на военное положение в Польше, которое было введено 13 декабря 1981-го и тогда еще сохранялось, чему я был свидетелем. Но намек был слишком явный, и он смягчал».

Вот и посмеёмся простуженно.

А об чем смеяться — неважно.

Если по утрам очень скучно,

А по вечерам — очень страшно.

Всемером ютимся на стуле.

Всем миром на нары-полати.

Спи, дитя моё, люли-люли.

Некому берёзу заломати.

Октябрь 1984

(Приводится по правлен ной автором распечатке)

Музыкант74

С восемнадцати лет Он играл что попало

Для крашеных женщин и пьяных мужчин.

Он съедал в перерывах по паре холодных котлет. Музыкант полысел.

Он утратил талант.

Появилось немало морщин.

Он любил тот момент,

Когда выключат свет и пора убирать инструмент.

А после игры,

Намотав на кулак электрические шнуры,

Он вставал у окна.

И знакомый халдей приносил ему рюмку вина.

73 Эта строфа на известных записях отсутствует.

74 Песня посвящена Вячеславу Кобрину и группе «Рок-Сентябрь».

Он видел снег на траве.

И безумный оркестр собирался в его голове. Возникал дирижер.

Приносил лед-минор и горячее пламя-мажор.

Он уходил через черный ход.

Завернув килограмм колбасы В бумагу для нот.

Он прощался со мной.

Он садился в трамвай.

Он, как водится, ехал домой.

И из всех новостей Самой доброй была Только весть об отъезде детей.

Он ложился к стене.

Как всегда повернувшись спиной к бесполезной жене. И ночью он снова слышал Эту музыку...

Наутро жена начинала пилить его Ржавым, скрипучим смычком.

Называла его паучком И ловила дырявым семейным сачком.

Он вставал у окна.

Видел снег и мечтал о стакане вина.

Было много причин.

Чтобы вечером снова удрать И играть

Для накрашенных женщин И их безобразных мужчин.

Он был дрянной музыкант.

Но по ночам он слышал музыку...

Он спивался у всех на глазах.

Но по ночам он слышал музыку...

Он мечтал отравить керосином жену.

Но по ночам он слышал музыку...

1984

(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)

Подымите мне веки

Я не знаю имен. Кто друзья, кто враги,

Я здесь свой или гость, или, может быть, я здесь в плену.. Подымите мне веки.

Подошли с двух сторон. Навалились плечом.

Горячо. По спине течет пот. Но вот кто-то, тихо смеясь,

объявляет мой ход.

Подымите мне веки.

Я не вижу мастей. Ни червей, ни крестей.

Я никак не могу сосчитать наугад, сколько карту меня

на руках.

Подымите мне веки.

Это кровь и вино, это мясо и хлеб.

Почему так темно? Я, наверно, ослеп.

Подымите мне веки.

1984

(Приводится по изданию: «Александр Башлачёв. Стихи». М.: X.Г.С., 1997)

Поезд № 193 / Поезд75

Нет времени, чтобы себя обмануть,

И нет ничего, чтобы просто уснуть,

И нет никого, кто способен нажать на курок.

Моя голова — перекресток железных дорог...

Есть целое небо, но нечем дышать.

Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать.

Я прочно запутался в сетке ошибочных строк.

Моя голова — перекресток железных дорог...

Нарушены правила в нашей игре,

Я повис на телефонном шнуре.

Смотрите, сегодня петля на плечах палача.

Скорей помолись и кончай меня!

Слышишь, кончай!76

Минута считалась за несколько лет.

Но ты мне купила обратный билет.

И вот уже ты мне приносишь заваренный чай.

С него начинается мертвый сезон.

И шесть твоих цифр помнит мой телефон,

Хотя он давно помешался на длинных гудках.

Нам нужно молчать, стиснув зубы до боли в висках.

75 Иногда автор называл эту песню «Перекрёсток железных дорог».

76 В более поздней редакции — «Скажи мне — прощай, помолись и скорее кончай!»

Фильтр сигареты испачкан в крови.

Я еду по минному полю любви.

Хочу каждый день умирать у тебя на руках.

Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

Но любовь — это слово похоже на ложь. Пришитая к коже дешевая брошь. Прицепленный к жестким вагонам

вагон-ресторан.

И даже любовь не поможет сорвать стоп-кран.

Любовь — режиссер с удивленным лицом, Снимающий фильмы с печальным концом,

А нам все равно так хотелось смотреть

на экран.

Любовь — это мой заколдованный дом.

И двое, что все еще спят там вдвоем,

На улице Сакко-Ванцетти, мой дом 22.

Они еще спят, но они еще помнят слова.

Их ловит безумный ночной телеграф.

Любовь — это то, в чем я прав и неправ,

И только любовь дает мне на это права.

Любовь — как куранты отставших часов,

И стойкая боязнь чужих адресов.

Любовь — это солнце, которое видит закат.

Любовь — это я, это твой Неизвестный солдат.

Любовь — это снег и глухая стена.

Любовь — это несколько капель вина.

Любовь — это поезд «Свердловск — Ленинград»

и назад.

Любовь — это поезд сюда и назад.

Где нет времени, чтобы себя обмануть.

И нет ничего, чтобы просто уснуть.

И нет никого, кто способен нажать на курок.

Моя голова — перекресток железных дорог.

1984

(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)