Алчность

– Шо Ви мине голову делаете? Натан Юровский либо делает гешефт, либо ничего не делает. Вы пришли ко мне с камнями, даже не понимая, сколько они могут стоить. Суете мне рядом янтарь на 10 рублей и сапфир на 100 000рублей и спрашиваете куплю ли я его? И шо я вам отвечу? Конечно, не куплю. Пришел шлемазал какой-то принес мне неприятностей и хочет, чтобы я и приобрел.

– Хорошо я вам скажу правду, но я прошу Вас никому более, – шепотом начал Бруслов. Юровский прервал его: – Правда – это товар, который никому не нужен. Получать товар, который не продать для бедного еврея – непозволительная роскошь. Поэтому все просто, я говору вам, Вы отвечаете – идет?

– Да, конечно!

–Вы раньше кому-нибудь показывали эти камни?

– Нет.

– Вы украли их?

– Нет.

– Они в розыске?

– Нет.

– Вы тот за кого вы себя выдаете?

– Да.

– Натану все ясно. Вы нашли клад и хотите продать камни. Это можно – но сложно. Во первых камни дорогие и если бегать по ювелирам – пойдет шум. Шум мине не нужен Я работаю с весьма интеллигентной публикой и они, услышав шум рядом со мной, уйдут туда, где тихо. А терять свой маленький кусок хлеба Натан не может. У меня дети – пять штук и один у Ривы на подходе. Поэтому если мы с вами работаем, Вы все камни будете реализовывать через меня. Это условие. Идет?

– Да, только я боюсь, – Бруслов запнулся, – Вы один осилите финансово это дело? – добавил он.

– Это мине уже нравится! – с прищуром сказал Натан – Это уже заявление серьезного человека! Сколько у вас камней?

– Пока 20

– Пока 20? Не, слышал бы это мой папа! Пока 20 и Натан может не потянуть?…Я могу не потянуть гирю в 2 пуда, а этот гешефт нам по плечу. Уговор такой, я даю Вам половину стоимости камней. Больше не дам. Идёт?

– Да конечно по рукам,– быстро ответил Бруслов.

– Тогда вечером зайди за деньгами от сапфира.

– А камень я должен оставить Вам?– неуверенно спросил Бруслов.

– Не вы меня смешите. Вы спрашиваете такие вопросы, мине даже неловко. Не пойму, толи вы такой умный, толи наоборот? Натан Юровский наперед ничего не берет. Принесите вечером. А за эти два возьмите сейчас, – сказал он и протянул 1000 рублей.

9

На стенке печи Бруслов нашел схему или карту. Он смог разобрать следующее:

Калуга – крест могильный

Киев – крест могильный

Москва – крест могильный – дом и цифра 4

Под этими надписями виднелась надпись – где крест там и я, и могила моя.

Возле каждого названия города стоял знак в виде креста погостного, и только возле названия Москва был знак в виде домика с цифрой 4.

Чтобы это могло значить? – размышлял Никита Селиванович, глядя на эти знаки.

В дверь постучали. Он запер вход в печь и отворил, на пороге стоял домовладелец Ипатов и держал в руках поднос с водкой и закуской. Кроме традиционных солений на подносе были пироги с припеком. Улыбаясь, он сказал:

– Ну, по старинной русской традиции надобно обмыть уговор словесный.

С этими словами он зашел в комнатку Бруслова.

– Да тесновато у Вас голубчик. Ну, ничего, скоро будет повеселее.

Сказав это он, налил в рюмку водки и, чокнувшись, сказал:– Помоги Христос!

Закусив огурчиком, он оглядел комнатку и остановил взгляд на печи.

– А что это? – встревожено, спросил он, показывая на печь, в то место где отсутствовал ряд мозаики.

– Это как же? Кто ж это натворил, какой похабник?

Ипатов вскочил со стула, Бруслов вскочил тоже, но больше по инерции и, заикаясь, сказал: – Иван Степанович ругайте меня – это я снял изразцовую мозаику.

– Зачем? – удивленно спросил Ипатов.

– Да, знаете ли, увлекся старой школой изразцовых мастеров. Хочу постичь мастерство наших дедов так сказать. Вот поэтому расковырял один ряд – изучаю раствор, глазурь, цвет как достигался и прочее.

– А! Вона оно чего? Тогда конечно другое дело. Дом скоро будет ваш, делайте что хотите. А печи эти память от пра-пра-пра деда моего Игната Ипатова. Он их самолично строил, клал и мозаику подбирал. Все печи в доме сам делал – поэтому они все и не работают, – захохотал Иван Степанович.

– Какие печи?– спросил Бруслов – разве в доме есть еще такие печи?

– Батюшка мой, аж четыре штуки, – все одна в одну и все не топят, так как собраны неверно. Уж 100 раз печников звали, нет, говорят – сделано так, будто нарочно переделать было нельзя, и поломать жалко – красота, какая! Да и память о предке моем Игнате Селивановиче.

От этих слов Бруслову стало не по себе, душно. Он подошел к окну. Вспомнил надпись.

– А скажите Иван Степанович, что предок твой в Москве помер?

– Да. И, похоронен он тут же на Дорогомиловском кладбище.