Альбуций

Но оставим в покое младенцев. А также компотницу из черного дуба. «Satura» являла собой сплетение традиционных сказок и поэм. «Declamatio» же подчинялась правилу двух фикций, обязательному для каждого сюжета, который разрабатывали декламаторы или софисты, соперничая в красноречии: фиктивный закон, влекущий за собою фиктивное судебное разбирательство, и фиктивная ситуация — самая плачевная, какую только можно вообразить. Вот несколько образцов таких законов-химер: «Vir fortis quod volet praemium optet» (Храбрый воин имеет право требовать любого возмещения ущерба), «Raptor raptoris aut mortem aut indotatas nuptias optet» (Изнасилованная женщина имеет право требовать, чтобы ее насильник был предан смерти либо женился на ней без приданого), «Qui ter fortiter fecerit militia vacet» (Солдат, совершивший три подвига, должен быть навсегда освобожден от военной службы)... Декламации исследовали реальность в трех аспектах: невозможное, недоказуемое, непредвиденное. «Ирреальная реальность» — таковы были психологический, юридический и риторический предметы романов декламаторов и софистов. Они устраивали множество публичных диспутов в амфитеатрах по всей территории империи. И буквально купались в золоте. Декламации Лукиана можно сравнить разве что с выступлениями Диккенса в конце его жизни, много веков спустя: первый творил в Римской империи, второй — в Британской, но и тот и другой искали Индию. Или же возьмем Апулея, напоминающего Хорхе Луиша Борхеса в старости с той лишь разницей, что первый путешествовал на муле, а второй — на самолетах. Я приведу в качестве примера такой сюжет: бедняк оплакивает мертвую пчелу. Он стоит прислонясь спиною к шелковице. Вот перевод Дю Тейля, опубликованный в 1658 году: «Следует ввести закон, карающий за ущерб, нанесенный кому-либо с умыслом. Бедняк и Богач жили по соседству, оба имели сады. Богач разводил у себя в саду цветы, Бедняк же — пчел. Богач упрекнул Бедняка в том, что пчелы высасывают нектар из его цветов, и повелел соседу перенести улей в иное место. Но Бедняк ослушался его, и тогда Богач отравил свои цветы. Пчелы Бедняка погибли, и вот он обвиняет Богача в том, что он умышленно нанес ему урон» («Велите декламации, переведенные на французский язык съером Дю Тейлем, Королевским Адвокатом в Париже; у Этъена Луазона, во Дворце Правосудия, при входе в Галерею Узников, во Имя Иисуса, в августе месяце года 1658-го»). Дю Тейль переводил эти странные античные романы в те времена, когда умирал Оливер Кромвель, а Мольер писал своих «Смешных жеманниц». Мне думается, что единственным великим учеником Альбуция Сила был Корнель. Он один из всех французских авторов возродил те бурные перипетии, коими изобиловали диалоги декламаторов. Тем временем Джулио Мазарини копил золото и драгоценности, надеясь защититься богатством от угрозы смерти.

Альбуций Сил «взбудоражил» римский роман. Ему нравились грубые слова, непристойные вещи, натуралистические или шокирующие подробности. Однажды Альбуция спросили, как следует понимать «sermo cotidianus» (обыденный язык), и он ответил: «Нет ничего прекраснее, чем вставить в декламацию фразу, которая смутит произносящего ее». Таков критерий низменного: нас предупреждает о его присутствии чувство неловкости. Остается приблизиться к нему, завладеть им и вплести в ткань повествования. Тогда самое постыдное станет самым волнующим.