Альберт Эйнштейн

В эти дни касание руки друга было нужней, чем всегда, и быстрые тонкие худощавые руки, руки Элен Дюкас, были неотлучно с ним. Молчаливая и не знавшая усталости, она перепечатывала его рукописи, отвечала на десятки и сотни писем, приходивших ежедневно на имя Альберта Эйнштейна. Незаметно и неслышно чашка крепкого кофе и набитая табаком трубка появлялись на его заваленном бумагами столе…

Он работал. Еще один друг был с ним в эти нелегкие дни. Молодой поляк, к которому он отнесся с отеческой заботой в холодном, неприветливом городе, — это было шестнадцать лет назад — вновь появился на его пути.

Для Леопольда Инфельда — мы говорим о нем — эти годы не прошли даром. Его именем было подписано немало работ, касавшихся узловых вопросов теории физического мира. Вместе с Максом Борном он опубликовал нелинейное обобщение максвелловых уравнений поля — знаменитую статью, обсуждавшуюся оживленно на всех теоретических семинарах мира. Фашистское правительство Польши не интересовалось максвелловыми уравнениями поля! Оно преследовало, арестовывало, изгоняло лучших людей страны. Инфельд должен был покинуть кафедру физики, которую он занимал в университете Львова. Он изложил свое затруднительное положение в письме к Эйнштейну, и тот ответил, что добился для него места стипендиата в Принстоне. «Приезжайте, есть хорошая тема для работы», — так заканчивалось письмо.

И вот весенним утром 1936 года Леопольд Инфельд шел по улицам Принстона и должен был сразу убедиться в том, что жизнь этого маленького городка, затерявшегося среди зеленых рощ Нью-Джерси, стала неотделимой от имени Эйнштейна. По-видимому, он стал главной темой разговоров для жителей Принстона! В кофейной, недалеко от станции железной дороги, куда зашел Инфельд, чтобы собраться с мыслями перед встречей, посетители с восторгом рассказывали друг другу, что вчера «старый док» (так они называли Эйнштейна) был здесь, чтобы отведать засахаренных орехов. «Он их так любит, и Крис (хозяин кофейной) особенным образом их для него поджаривает!» Перед входом в кино обсуждалась новая картина «Вива Вилья», и было замечено, что «док что-то уж давно не ходил в кино». Наконец на аллее университетского парка до слуха Инфельда донеслись звуки развеселой песенки, которую напевала шумная гурьба студентов. Слова песни звучали примерно так:

Кто в математике силен
И в интегралы кто влюблен,
Кто воду пьет, а не рейнвейн,
Для тех пример — наш Аль Эйнштейн!

И хоть, закончив свой обед,
Гуляет редко наш Альберт,
Мы просим господа-творца —
Пусть острижет он молодца!

«Здесь только и говорят о нем», — подтвердили Инфельду в кирпичном, старой постройки, здании, которое принадлежало к университетскому городку. Здание называлось «Файн-холлом», и, кроме математического факультета, в нем размещался временно институт высших исследований. На мраморной плите камина в одной из зал первого этажа бросалась в глаза сделанная резцом надпись. Подойдя ближе, посетитель мог прочитать тот самый афоризм об «утонченном, но не злом боге», о котором он столько слышал раньше…

Инфельд постучал в дверь с табличкой «209». Громкое «herein»[60] раздалось в ответ на стук, и, переступив через порог, посетитель увидел Эйнштейна. Шестнадцать лет назад вот так же он входил к нему в Берлине. Шестнадцать лет! «Его длинные волосы поседели, совсем желтое лицо иссекли тяжелые морщины, на нем лежала печать усталости». Все та же рубашка без воротничка, помятые брюки, сандалии на босу ногу. «Я ожидал хотя бы короткой частной беседы, вопросов о том, когда я приехал, как доехал, что нового в Европе и т. д.».

Все было иначе. «Вы говорите по-немецки?» — был первый вопрос. «Да», — отвечал Инфельд. «Тогда я вам расскажу, над чем я сейчас работаю…»

Стук в дверь прервал лекцию. Вошел Туллио Леви-Чивитта, знаменитый математик, чьи труды послужили двадцать лет назад основой математического аппарата общей теории относительности. Леви-Чивитта отказался принести фашистскую присягу в университете Рима. Теперь он был здесь, и он не говорил по-немецки. Перешли на английский язык, «состоявший у Эйнштейна примерно из 300 слов, произносимых особым образом». Ресурсы английского у Леви-Чивитта были еще меньше. Инфельд внимательно наблюдал и запоминал то, о чем говорили хозяин комнаты и маленький, худощавый, жестикулировавший итальянец. «Они стояли у доски и обсуждали формулы, пользуясь языком, по их мнению, английским!» Потом отправились домой к Эйнштейну на улицу Мерсер, номер 112. Тихая, обсаженная деревьями улица и двухэтажный маленький дом с прекрасным садом, куда выходило окно рабочего кабинета… И только тогда Инфельд услышал первое и единственное за весь день замечание, не относившееся к проблеме гравитационных волн и к вопросу связи уравнений движения тел с уравнениями метрики поля:

— Прекрасный вид из этого окна!