Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве

Черновицкая чернявая (нарком улыбнулся собственному каламбуру) девка, Лиза Иоэльевна Розенцвейг… Потом (уже с нашей помощью) Елизавета Юльевна Горская… Учеба в Черновицком, Пражском, Венском университетах… Молодец, девочка… Шесть языков: румынский, русский, идиш (само собой), французский, немецкий, английский… Полиглот. В 1928-м – курсы, спецподготовку в Москве… Потом в Стамбуле ее ловко подложили Яшке Блюмкину, и тот, самовлюбленный бес, уверовав в свою непогрешимость и неуязвимость, как мальчик, так легко купился!.. Растаял и поплыл, сопля зеленая, и выложил Лизке про свои контакты с Троцким. А она, не будь дурой, тут же слила информацию о полюбовничке своему куратору в ОГПУ.

Самого Блюмкина Берия, естественно, не знал. Молод тогда, в верха не был допущен… А Горская (теперь уже Зарубина) с успехом работала в ряде европейских стран… Сразу после начала войны, уже 29 июня 1941-го ее вместе с мужем нелегально перебросили через Турцию на родину….

Лаврентий Павлович поднял телефонную трубку.

– Фитина мне… Фитин, здравствуй. Организуй-ка ты мне доставку Зарубиной. Да, для беседы. Сам знаешь куда. И как можно скорее.

…Берия откровенно любовался сидящей напротив Лизой. Ему нравились женщины такого типа. Красивые. Внешне недоступные. С гордо посаженной головой. Но он знал, что за этой строгостью, глухим панцирем неприступности такие страсти порой обнаруживаются, каких от профессиональной шлюхи не дождешься.

– Елизавета Юльевна, вам решено поручить задание особой важности. – Он внимательно смотрел на нее. – В детали вас посвятит товарищ Фитин. Мне же хотелось поговорить с вами о, так скажем, общих задачах.

– Я вас слушаю, Лаврентий Павлович.

Боже, а голос какой! Низкий, грудной, с легкой хрипотцой.

– Только не считайте это обычным официальным инструктажем перед служебной командировкой. Тем более дело, которое мы вам собираемся поручить, особой важности. Понимаете?

– Так точно.

– Ну, зачем же так? – отмахнулся Берия. – Мы же с вами все-таки не на плацу.

Подойдя к двери, Лаврентий Павлович с кем-то невидимым переговорил, а потом обернулся к Елизавете:

– Давайте-ка перекусим.

Лиза грациозно поднялась с кресла и мило улыбнулась:

– С вами – с удовольствием, Лаврентий Павлович.

Берия ухмыльнулся: «Толковая сучка, понятливая…» – и галантно распахнул перед своей гостьей двери в соседнюю комнату:

– Прошу, мадам.

Чудо, но он сумел удержаться, чтобы не коснуться рукой или бедром ее соблазнительной упругой попки, когда она проходила мимо, постреливая по паркету каблучками элегантных туфелек…

Принстон, осень 1941

Настроение у Эйнштейна было препаршивейшим. В институте он взял отпуск, чтобы лишний раз не встречаться с коллегами и, не дай Бог, на ком-нибудь случайно не сорваться. Домашние сами старались не попадаться хозяину на глаза. От Маргариты нет вестей уже две недели. Черт знает что. Ну, ничего, он сегодня же позвонит Вирджинии и пригласит ее покататься по озеру…

Газеты читать гадко. Европа рушится на глазах. Русские панически отступают, Гитлер торжествующе заявляет о неминуемом падении Москвы. Неужели все так и будет? Это же конец света! Или полное солнечное затмение?..

Он немного прошелся по саду, подышал воздухом, но потом решил все-таки вернуться к столу, чтобы закончить письмо милому доктору Отто, которому наконец-то удалось сбежать из Германии и благополучно устроиться в Штатах. С Юлиусбергерром, талантливым берлинским психиатром, их связывали давние дружеские отношения.

«Счастлив приветствовать Вас здесь после всех этих лет. Я хранил молчание, потому что любая записка от меня навлекла бы опасность на человека в Стране Варваров. Ваш любимый Шопенгауэр как-то сказал, что люди в несчастье не поднимаются до трагедии, а остаются на уровне трагикомедии. Как это верно, и как часто я это наблюдал. Того, кому вчера поклонялись, сегодня ненавидят и оплевывают, завтра – забывают, послезавтра – провозглашают святым. Единственное спасение – чувство юмора, и мы должны сохранить его, пока дышим…»