Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве

Мастер и натурщик присаживались к накрытому столу. Марго устраивалась рядом. Коненков, потирая руки, хитро поглядывая на Эйнштейна, однажды предложил: «Ну что, по пять капель?» Ученый поднял бровь. С появлением на столе огромной бутылки виски Эйнштейн вспомнил историю, некогда случившуюся с ним в бернском ведомстве духовной собственности, громко расхохотался и поведал своим новым друзьям о забавном крестьянине с его чудной пробкой-дозатором.

– Так что, по пять капель?!

– Да по такому случаю можно и по семь!..

Потом, за чаепитием, Эйнштейн живо расспрашивал Сергея и Маргариту об их далекой загадочной России, куда он так до сих пор еще и не добрался. Говорили, естественно, о политике, о тех ужасах, которые происходили в Германии.

– Крупные политические свершения нашего времени вызывают чувство беспросветности, в нашем поколении ощущаешь себя совершенно одиноким, – грустно констатировал Эйнштейн. – Мне кажется, люди утратили стремление к справедливости и достоинству, перестали уважать то, что ценой огромных жертв сумели завоевать прежние, лучшие поколения… В конечном счете, основой всех человеческих ценностей служит нравственность. Ясное осознание этого в примитивную эпоху свидетельствует о беспримерном величии Моисея…

Отношения Коненкова и Эйнштейна складывались достаточно ровными, уважительными. Каждый знал себе цену и с почтением относился к работе друг друга. Лишь однажды между ними едва не произошел конфликт на религиозной почве. Они втроем спускались в лифте, когда Коненков в лоб спросил Эйнштейна:

– А вы верите в Бога?

– Нет, – ответил физик.

– Ну и дурак, – не менее лаконичен был художник.

Хотя Маргарита не стала переводить последнюю фразу, но Эйнштейн ее и без того понял. И не забыл. Когда по его приглашению Коненковы гостили в Принстоне, он подробно изложил свои взгляды на религию и науку, их взаимоотношения.

– Я не верю в Бога как в личность и никогда не скрывал этого… Если во мне есть нечто религиозное, это, несомненно, беспредельное восхищение строением вселенной в той мере, в какой наука раскрывает его… Научные исследования исходят из того, что все на свете подчиняется законам природы. Это относится и к действиям людей. Поэтому ученый-исследователь не склонен верить, что на события может повлиять молитва, то есть пожелание, обращение к сверхъестественному Существу. Однако признаю, что наши действительные знания об этих законах несовершенны и отрывочны, поэтому убежденность в существовании основных всеобъемлющих законов природы также зиждется на вере. Дело не меняется от того, что эта вера до сих пор оправдывалась успехами научных исследований…

С другой стороны, каждый, кто серьезно занимается наукой, приходит к убеждению, что в законах природы проявляется дух, значительно превосходящий наш, человеческий. Перед лицом этого высшего духа мы, с нашими скромными силами, должны ощущать смирение. Занятия наукой приводят к благоговейному чувству особого рода, которое в корне отличается от наивной религиозности.

Я не могу представить себе персонифицированного Бога, прямо воздействующего на поступки людей и осуждающего тех, кого сам сотворил. Не могу. Не могу сделать этого, несмотря на то, что современная наука ставит под сомнение – в известных пределах – механическую причинность. Моя религиозность состоит в смиренном восхищении безмерно величественным духом, который приоткрывается нам в том немногом, что мы, с нашей слабой и скоропроходящей способностью понимания, постигаем в окружающей действительности. Нравственность имеет громадное значение – для нас, а не для Бога…

Знаете, друзья, я как-то давным-давно, лет пятнадцать назад, получил телеграмму от нью-йоркского раввина Герберта Гольдштейна с таким же вопросом: «Верите ли вы в Бога?» Там еще была смешная приписка: «Оплаченный ответ – 50 слов». Как сейчас помню, слов мне понадобилось вдвое меньше: «Ребе, я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в закономерной гармонии бытия, но вовсе не в Бога, который хлопочет о судьбах и делах людей». Мои взгляды, поверьте, ничуть не изменились.

Наука может создаваться только теми, кого обуревает жадное стремление к истине. Однако именно религия является источником этого чувства. Наука без религии хрома, а религия без науки слепа…

Внимавшему монологу Эйнштейна скульптору особенно пришлась по душе последняя фраза ученого. Инцидент был исчерпан. После этой встречи, вспоминал Коненков, нас на долгие годы связали теплые дружеские отношения.