Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве

Встречая друзей из Германии, Швейцарии, Чехии, Голландии (куда только не заносила «вечного странника» судьба), Эйнштейн на правах «старожила» на все лады расхваливал Ле-Кок-Сюр-мер:

– Это самое чудесное местечко на всем побережье Фландрии. Вам здесь непременно понравится. Улочки городка располагают к неторопливым прогулкам и размышлениям. И знаете почему? Тут их называют только именами великих людей. Вы сами в этом убедитесь, когда с улицы Данте свернете на улицу самого Шекспира, а потом пересечете улицу Рембрандта. Зато, как ни старайтесь, не отыщете улиц Тенистых или Антенных, или имени господина Ломбертса…

– А это еще кто?

– Не знаю. Но, кажется, был здесь когда-то такой мэр. Или штангист, или судья. Не имеет значения. В их честь тут улицы, слава Богу, не называют…

Много позже, в рождественские дни 1951 года, Эйнштейн с грустью писал королеве Элизабет: «Велико мое желание вновь увидеть Брюссель, но скорее всего, такой возможности мне уже больше не представится. Из-за моей специфической популярности кажется, что все, что я ни делаю, превращается в нелепую комедию, что вынуждает меня держаться поближе к дому и редко покидать Принстон.

Я больше не играю на скрипке. С годами становится все более невыносимым слушать собственную игру. Надеюсь, Вас не постигла та же участь. Что еще остается мне – это бесконечная работа над сложными научными проблемами. Волшебное очарование этой работы останется со мной до последнего вздоха…»

Но тогда умом и сердцем Эйнштейн чувствовал приближающуюся опасность. Нацисты были уже совсем рядом, на пороге. Голландского коллегу, господина де Хасса он предупреждал: «Положение в Германии страшное, и не видно никаких изменений. Из надежных источников я слышал, что изо всех сил изготавливаются военные материалы. Если этим людям дать еще три года, с Европой произойдет нечто чудовищное, что сейчас еще можно было бы энергичными экономическими акциями предотвратить. Но мир, к сожалению, ничему не учится у истории».

Пристально наблюдая за событиями, которые разворачивались в Европе, Эйнштейн уже не верил, что один лишь отказ от воинской службы способен принести ощутимую пользу человечеству. Он видел: нацистское зло можно победить только силой.

– И как это можно примирить с вашим пацифизмом, господин Эйнштейн? – атаковали его вчерашние сторонники.

Эйнштейн пытался объяснить:

– Мои убеждения принципиально ничуть не изменились. Но в сегодняшних условиях, будь я бельгийцем, я бы не отказывался от воинской службы, а, напротив, охотно принял бы ее с чувством, что защищаю европейскую цивилизацию. Когда речь идет о жизни и смерти – надо бороться!

Даже известный бельгийский пацифист Альфред Нахон под влиянием идей Эйнштейна публично объявил, что добровольно записался на воинскую службы.

Правда, некоторые вчерашние соратники восприняли новую позицию своего духовного собрата почти как измену. Тот же Ромен Роллан с сожалением писал Стефану Цвейгу: «Эйнштейн как друг в некоторых вещах опаснее, чем враг. Он гениален только в своей науке. В других областях он глупец. Верить самому и убеждать молодых людей поверить, что их отказ от воинской службы может остановить войну, было преступной опасностью, так как очевидно, что война все равно придет, хоть по трупам мучеников. Теперь он делает крутой разворот и предает военных отказников с тем же легкомыслием, с которым их раньше поддерживал».

Но как же наука? Перебирая заманчивые предложения из Иерусалима, Мадрида, Лейдена, Парижа, Эйнштейн делился сомнениями с другом юности Соловиным: «Мне уже предложили столько профессорских мест – у меня столько разумных идей в голове не наберется».

Напрасно скромничал гений. Ведь сам же повторял не раз: Бог не играет в кости. Есть случайность и есть неизбежность.

Альберта Эйнштейна ждала Америка.