Альбер Ламорис

И в конце 20‑х годов в романе «Южный почтовый» Экзюпери скажет: «До чего хорошо прибран мир, когда глядишь на него с высоты трех тысяч метров. Все уложено по местам, как ящики с игрушками… Благополучный, разграфленный на квадратики мир… Нетребовательное, ограниченное счастье…»

И Паскаль смотрит на землю. Там, на склоне какой–то горы, ходят бараны. Извилистая дорожка незаметно делает круг и замыкается, а бараны все ходят и ходят по ней без конца.

— Смотри, смотри, дедушка, вот глупые бараны, им кажется, что они куда–то идут, а они топчутся на одном месте…

Тема «мечты» время от времени отходит на второй план, уступая место темам более важным, более актуальным; но потом она появляется вновь.

Герои «Лесной арфы» американского писателя Трумэна Капоте — Долли и Кэтрин, две старые обиженные женщины, вместе с пятнадцатилетним Коллином уходят из дома и живут на дереве. К ним приходят и бывший судья Чарли Кул, и Райли Гендерсон — человек, у которого в городе нет пи одного друга.

В городе всех стригут «под одну гребенку…», в городе не хотят признать, что «люди могут быть непохожими друг на друга», и вот пять человек забираются на дерево.

Именно на дереве, оторвавшись от городской жизни с ее непреложными законами, люди вновь обретают достоинство и гордость; они теперь чувствуют, что нужно им самим, и дают другим, оставшимся в городе, понять, чего тем не хватает (на дереве судья делает Долли предложение, а богатая Вирена, выгнавшая женщин из дому, приходит к дереву попросить их вернуться обратно).

«Может быть, — говорит судья, — никто из нас не нашел своего дома… Мы только знаем — он где–то есть… И если удастся его отыскать, пусть мы проживем там всего лишь мгновение, — все равно мы должны почитать себя счастливыми».

Вот и Ламорис на один–единственный миг даёт героям найти свой дом — этот дом еще более зыбок и непрочен, чем дерево. Это воздушный шар, который дает возможность осуществить мечту дедушки и Паскаля, который летит туда, куда хотят они — летит искать приметы другой жизни.

И. Соловьева пишет, что у Ламориса, как и у Тати, тоже есть некая ностальгия по прошлому, некая попытка вернуть его. Но Жак Тати знает цену всей этой идиллии, а для Ламориса её ценность вне сомнений.

В ностальгии Тати есть направленная на самое себя ирония, она движется к фарсу, в то время как ностальгия Ламориса движется к пафосу.[28]

Мне кажется, это не так; И. Соловьева была бы права, если бы фильм «Путешествие на воздушном шаре» действительно был бы лишен иронии и, главное, кончался бы так, как кончался «Красный шар»: герой Паскаль улетал бы на воздушном шаре, скрывался вместе с ним где–то вдали. Но «Путешествие» так не кончается, его конец более жёсток, и подготовлен он незаметно вплетенной в фильм иронией.

Продолжая тему Рене Клера и Тати, Ламорис, как и они, с грустью признает иллюзорность возвращения к прежней жизни. Повторение конца «Красного шара» было бы двусмысленным и ложным. Ламорис очень тонко этой двусмысленности избегает.

Рене Клер любит своих героев и вздыхает о прошлом, но, идеализируя его, он в то же время грустно, мягко над ним и иронизирует — стилизуя его, пародируя его; любя своих героев, он и подсмеивается над ними, понимая, что они уже давно ушли в прошлое. Тати издевается над механизированным миром, но в то же время смеется и над уютом окраин, и над дядей–чудаком. Тати понимает, что уходящий мир удержать нельзя.

У Ламориса нет авторской иронии, как у Тати и Клера. Ламорис очень бы хотел удержать этот мир, но жизнь безжалостна, жизнь разбивает мечту героев, и Ламорис не спорит с жизнью, не показывает прошлое как реально существующее, а расстается с ним — конечно, нехотя, с сожалением, с грустью.

Настоящая жизнь как бы берет верх над той, которую Ламорис хочет представить в фильме, и сама не дает режиссеру повернуть ее назад. Мечта несбыточна, непрочна, как и воздушный шар. Казалось бы, героям удается возвратить прошлое, перенестись в другую эпоху — но настоящее словно мстит за бегство из него.

Вот шар зацепляет развешенное в чьем–то дворе белье. Все оно падает на землю, и только одна рубашка остается между небом и землей. Подталкиваемая со всех сторон легкими потоками ветра, она начинает сказочный полет в воздухе, сопровождающийся тончайшими па рукавов. Начинает долгий и радостный танец в беспредельном мире воздуха, солнца, света. Мы и удивляемся и не удивляемся, мы уже привыкли к тому, что у Ламориса сказка воспринимается как естественное продолжение реальности.

Только эта новая сказка не кончается сказочно. Нет, мы не удаляемся от неё, постепенно теряя ее из поля зрения, и она не исчезает куда–то вдаль. На наших глазах рубашка опускается все ниже и ниже, пока её ткань не касается… грязи. Нежно–белая ткань рубашки, которая еще секунду назад летала, парила в воздухе, сейчас смешалась с грязью.

И вслед этой уходит другая мечта.