Алая сова Инсолье

Кошка, которую я пригласила в корзинку с подстилкой, оказалась на удивление умненькой. Как, впрочем, все животные, с которыми я тут встречалась. Во всяком случае мне казалось, что она понимает простые слова.

А еще кошка осознанно попользовалась нашей повозкой, чтобы переночевать, и утром сама потащила котят в кусты, в вырытую за ночь нору.

Я сомневалась, если честно, правильно ли оставлять эту пушистую семейку в лесу. Все же опыт моего мира говорил, что домашние животные, привыкшие жить рядом с человеком, в дикой природе не выживают. Но здесь, похоже, все несколько иначе.

Потому что заботливая родительница с утра продемонстрировала мне штук пять задушенных мышей, и правда весьма жирных. А одну даже положила мне на подушку под самый нос. Короче, показала, что пропитание добудет. И к людям возвращаться не жаждет.

Как так вышло, что в повозке обнаружился третий котенок, когда мы уже уехали с места ночевки на полдня пути, — загадка.

— Да эта тварь его еще на торговом перекрестке притащила и спрятала к нам, — ругался Инсолье, в чьих очередных подштанниках сюрприз и обнаружился. — Умная тварь. Черных себе в лесу оставила, а это дохлое недоразумение нам подбросила!

Котенок на ощупь был меньше, чем двое других, пищал почти неслышно, а еще его шерстка под моими пальцами ощущалась более длинной и грязно-белой.

— Какого он цвета? — решила уточнить я у Инсолье.

— Помоечного, — буркнул мужчина. — Весь в саже, траве и шатт знает в каком еще го… в чем еще. Выкинь вон в канаву, самое ему там место.

— Знаешь же, что не выкину.

— Ну хорошо, возьмешь ты его — и что, будешь смотреть, как он медленно в муках загибается у тебя на руках?

— Не буду. — Я осторожно окутала нитями маленькое тельце. Кажется, кошка бросила малыша не потому, что хотела нас осчастливить, а потому, что детеныш и правда был не жилец. У него внутри, почти как у Хрюши в день нашей встречи, был такой клубок кривых огрызков, что…

— Да брось, говорю же. Сутки без еды и тепла матери ни один детеныш не выдержит. А молока у нас точно нет, даже коровьего. Он почти сдох. Подгадила нам твоя облезлая знакомая. — В голосе Инсолье проскользнула усталость. — Или просто бросила детеныша, которого все равно не могла спасти. Это жизнь.

— Нет. — Голос обрел твердость, как всегда, когда я была очень сосредоточена на деле. Если мне, тогда совсем неопытной, измученной и ничего не понимающей, удалось помочь Хрюше, то сейчас я должна справиться просто на ура.

Увы, все оказалось сложнее, чем в первый раз. Ниточки в клубке рвались под пальцами и все больше запутывались. Чего-то отчаянно не хватало. Я сама не знаю, как так вышло, что я подхватила из окружающего пространства сначала бледно-сиреневый жгутик Хрюши, а потом и ярко-фиолетовую нить, которой все время щупал воздух вокруг меня Инсолье.

— Чего?! — Я еще успела услышать, как последний охнул, а потом ушла внутрь спутанного клубка, потому что у меня стало получаться! Стало получаться, и…

— Дура! Идиотка! Ты что творишь?!

Голова гудела, как медный котел, в который уронили камень. По подбородку текло теплое. А меня кто-то обнимал изо всех сил, тряс, ругался и буквально силой пытался влить сквозь стиснутые спазмом зубы горячее и горькое.

А еще я снова ослепла. Ни одной нити вокруг, и никаких мультиков в голове.

— Вот припадочная, а. Мозгов меньше, чем у курицы, те хоть сами в котелок не лезут, в отличие от тебя.

Я осознала знакомый бубнеж и с облегчением выдохнула. Инсолье рядом. С ним не так страшно снова стать полностью слепой. Как в том мире. Жаль, что он прав, а я дура безмозглая. Зачем полезла? Почему так важно было спасти котенка? Мне же не пять лет, я все понимаю про естественный отбор и неумолимую природу…

— Вот скажи мне: с какого перепугу твоя святая задница внезапно решила поднять мертвяка? Ты у нас кто — церковная дева или магистр темных искусств? — разорялся мужчина.

— Он не мертвый. — Я все же выпила ту горячую горечь, что он настойчиво в меня вливал, закашлялась, потом отдышалась и ощутила в ладонях слабенькое, но уверенное пушистое тепло.

— Тем более. Слить жизнь со смертью, нарушив законы бытия. Ох, легкотня-то какая! Боги, живые и мертвые, котеночка ей, шатт, стало жалко! И потому она решила самоубиться и нарушить все фундаментальные основы. Ради! Помоечного! Котенка! Которого даже мать родная выкинула!

— Не ругайся, получилось же. — Он совершенно правильно материл меня на все корки. Но я сама не знала, что меня толкает на такие безрассудные поступки. И пока не разберусь — ответить не сумею даже себе, не то что ему.

— Получилось! Ты, кстати, сейчас задушишь свою новую нежить, бессовестная девка. — Котенка вынули у меня из рук и небрежно положили мне же на грудь.

— Почему бессовестная? — Горечь во рту очень бодрила, звон в голове стихал, а темнота проклюнулась первыми робкими ростками ниточек. Нарисовать они еще ничего не могли, но то, что не пропали совсем, уже радовало.